"На третьем и четвертом курсах мы поумнели и стали серьезно заниматься”, -говорила Маруся. В свободное время Маруся и Лида ездили в Быково к Нине, которая, как и мама, работала медсестрой в Быковском детском санатории. У Нины была довольно большая комната в некой Розановской даче, предоставленной для работников санаторной школы. Эта дача, расположенная на участке, поросшем сосной и елью, была очень живописна и похожа на маленький замок. Однако, в зимнее время в ней было холодно, как в склепе. К тому же в комнату Нины выходил только узенький краешек печи, топившейся в коридоре. Отапливались мы керосинкой (я в это время жила с Ниной и училась в Малаховской школе). Нашей соседкой была преподавательница ритмики и музыки, некая Ольга Федотовна Патаюк. Жила она с сыном Глебом, студентом частного вуза (им. Коган). Этот молодой человек поочерёдно ухаживал, сперва за Марусей, потом за Лидой и был, как будто, симпатичен обеим. Смеясь, Маруся говорила: "И что в нём хорошего? Лицо длинное, большой стелющийся по лицу нос и глазки маленькие - медвежьи, а вот ведь всё же симпатичный”. В Быковской компании, кроме Глеба, Маруси и Лиды проводили время Юра Пименов (художник), Валя Бобанин (неудавшийся поэт), Вячеслав Гетлинг и Леночка Тюрк, жена Сергея Эйгеса. Зимой молодёжь уходила в лес на лыжах или проводила время в Удельной у Бабаниных. Юра Пименов очень нравился Марусе и Лиде. Он был похож на норвежца, белокурый, симпатичный и очень жизнерадостный. Помню, как Лида пыталась над ним подшутить: "Юрочка, ну почему на вашей картине колёса паровоза, который как бы идёт навстречу - круглые?” Или: "Почему весну на вашей картине изображает такая страшная девица с ногами, похожими на бутылки, неужели на стройке нет покрасивее?” Юра, не обижаясь, смеялся и говорил: "Лида, вы - дура!” Как-то, когда Лида и Маруся расхваливали стихи его товарища Бабанина, Юра сказал: "Юра - хороший парень, но как поэт, он -…”
Не очень часто, обычно с отцом, Маруся посещала Соколовых. Дмитрий Владимирович - профессор-геолог и Алексей В., как будто океанограф, жили в то время вполне обеспечено.У обоих были хорошие квартиры и приличные оклады. Маму с ее многочисленными дочерьми они встретили без особой радости, вроде как бы бедных родственников. Моя гордая мама, в свое время относившаяся к ним с сердечностью старшей сестры, такой встречи не ожидала, и поэтому в гости к ним, приезжая в Москву, не стала приходить. Не посещали Соколовых и старшие сестры. Надо все же отдать справедливость Дмитрию Владимировичу, который постарался как-то помочь отцу и устроил его работать на Карадагскую биологическую экспедицию. Перед отъездом отца в Карадаг, Маруся пришла к ним, к Соколовым. Дмитрий Вл. радушно предложил ей приходить к ним обедать. Жили Соколовы недалеко от Плющихи в Долгом переулке. Маруся, привыкшая считать их близкими родственниками, конечно согласилась. Все было бы хорошо, если бы частые посещения Марусей Соколовых не привели бы к тому, что дядя Митя влюбился в свою двоюродную племянницу. Он стал уделять ей особое внимание, водить в театр, на концерты, дарить духи и другие подарки, правда, не очень дорогие. Впрочем один из его подарков - шляпа из розовой соломки с широкими полями, украшенными розоватым газоном, был из дорогих. Как-то я встретила Марусю и дядю Митю, идущими на станцию Быково. Они уезжали от Нины, а я возвращалась из школы. Маруся в этой шляпе показалась мне просто красавицей. Нельзя сказать, что Маруся не замечала влюбленности дяди Мити, но она считала его старым и не придавала его ухаживанию большого внимания.
Летом 1927 года Дмитрий Владимирович с женой и маленьким сыном поехал в Карадаг, взяв с собой Марусю, которую представлял своим знакомым как свою приемную дочь. В это же лето в Карадаге гостила Марусина университетская подруга - Леночка Тюрк. Было очень весело, много интересных молодых людей. У хорошенькой Леночки - хвост поклонников. Маруся, загоревшая, очаровательная и веселая постоянно бывала душой компании. Влюбленный в нее Дмитрий Владимирович отчаянно ревновал ее и постоянно сопровождал молодежь в прогулках в горы и катаниях на парусных лодках. Такое отношение к ней "дяди Мити” стало пугать Марусю, особенно после того, как жена Дмитрия Владимировича, Екатерина Сергеевна, крещеная моим отцом еврейка, пожаловалась ему на недостойное поведение мужа и легкомыслие Маруси.
Екатерина Сергеевна Соколова
Конечно, отец мой тотчас же, поговорив с Марусей, предложил ей уехать из Карадага, сославшись на то, что ее вызывает мама. Накануне своего отъезда, Маруся познакомилась с Владимиром Васильевичем Пузицким, ставшим ее мужем.
О своей встрече с Марусей Володя рассказывал так:”В Карадаг я приехал с одной хорошо знакомой моей семье дамой и ее дочерью, которая почти официально считалась моей невестой. Когда я познакомился с Марусей, мое чувство к невесте погасло, как свеча. Я сразу подумал о Марусе, как о своей будущей жене. Однажды, гуляя с ней, я перенес ее через ручей и поцеловал, она не возмутилась, и я решил: женюсь!” Маруся к его рассказу добавляла :”Жениться ему или не жениться- он думал полгода”. Перед отъездом из Крыма В.В. дал Марусе свой служебный телефон, но хотя он ей очень нравился, Маруся не позвонила, считая, что он должен сделать визит первым. И, действительно, через 5 или 6 месяцев после встреч в Крыму В.В. позвонил в двери плющихинской квартиры. Двери ему открыла Лида и, быстренько проскользнув в комнату, шепнув Марусе: ”Пришел твой красивый доктор”, убежала в кухню. В этот свой первый визит на Плющиху В.В. сделал Марусе предложение.
"Когда я уходил от Маруси ,-рассказывал он,- то у дверей комнаты увидел русалочку с мокрыми длинными волосами- это была Лорочка. Она мыла на кухне голову и, узнав от Лиды, что к Марусе пришел жених, не решалась войти.”
Первый визит жениха и невесты к ее родным был в Быково к Нине. Владимир Васильевич всем нам очень понравился- высокий, стройный, с правильными чертами лица и светло русыми волосами, гладко зачесанными вверх над белым красивым лбом. Правда он был полноват и имел солидный вид. Во время этого визита В.В. меня неумышленно очень обидел. Когда Маруся представила меня ему, он воскликнул: ”Какая хорошенькая китаянка!” Для меня это была ужасная обида, во-первых, потому, что в детстве меня дразнили китайчонком Ли, а во-вторых, я была твердо уверена, что все китаянки уроды. Когда Маруся сказала Володе об этом, он стал меня уверять, что в китайском Университете, где он работает врачом, много прелестных китаянок, и он их мне обязательно покажет.
Очень скоро, наверное, через месяц после своего визита в Быково Маруся вышла замуж. Венчались они в Полевшинской церкви летом 1928 г., причем из-за недостатка мужчин, шаферами у них были я и моя подруга Люся.
В.В. Пузицкий в это время работал врачом в китайском Университете и в клинике, руководимой Плетневым. Почти полностью на его иждивении находились мать и младшие сестра и брат. Немного помогал семье и старший брат Сергей Васильевич Пузицкий, известный чекист, соратник Менжинского, Артузова и Федорова, о котором писал Ардаматский. Жил он отдельно от семьи и, когда приходил к родным, Маруся трепетала, хотя с женой его, Ларисой Федоровной, бывшей артисткой, быстро подружилась. Мать В.В., Евгения Ильинична, была высокая, костлявая, пожилая женщина с длинным желтовато-коричневым лицом, редкими зубами и небольшими недобрыми глазами. Говорили, что Володя на нее похож. Может быть в молодости она и была недурна, но я ее запомнила именно такой, какой описала. Марусю она почему-то невзлюбила, возможно, из-за симпатии к покинутой в Крыму невесте, а, может быть, как почти всякая свекровь, к жене сына. Младшая сестра Володи Оля- миловидная и очень озорная девушка, и его младший брат, относились к Марусе хорошо. Жили Пузицкие в небольшом, довольно ветхом деревянном домике на Новоконюшенном переулке. В этом домике они занимали весь второй этаж, состоящий из 4-х комнат и кухни. Две из этих комнат: Володина (14 м) и смежная с ней столовая(около 20 м) были более или менее приличными. Из двух комнат, выходящих окнами во двор, одна была без печки, вторая - темная, без окон. В холодной жила Оля, в темной- Костя. Евгения Ильинична спала в столовой. Когда Оля, очень скоро после женитьбы Володи, вышла замуж, в холодной комнате поставили печку, и она стала даже теплее Володиной, которая отапливалась одной печью со столовой. Кухня и туалет были обшарпанные и грязные. Питались Пузицкие отвратительно, но не из-за бедности и даже не из-за скупости Ев.Ильиничны, хотя она и была скуповата, а из-за бесхозяйственности и полной доверчивости к живущей у них домработнице, которая немало их обворовывала. Кофе заваривалось один раз в пятидневку - первый день оно было сносным, а 4 дня пили бурду. На обед подавались очень жидкие супы, часто с перловкой, иногда не менее жидкие щи. На второе- крошечные черные котлетки или же маленькие и черные кусочки мяса с горсточкой гарнира в виде картошки или макарон. На ужин обычно подавали жареную картошку с луком, тоже не очень привлекательного вида. От того ли, что я рассказывала маме о том, как питались Пузицкие, или сама Маруся ей жаловалась, только после рождения Жени мама забрала ее с ребенком в Полевшину. В начале августа 1929 года Маруся вернулась в Москву с твердым решением поступить хоть на какую-нибудь работу. Для Жени она привезла с собой молоденькую няню - сестру одной из нянечек Полевшинской лесной школы (санатория). Приезд няни вызвал взрыв негодования со стороны Евгении Ильиничны, но Володя быстро ее усмирил, сказав, что ему не под силу содержать такую большую семью. Няню поместили к домработнице Пузицких, обитавшей в бывшей, довольно большой ванной комнате, выходившей дверью на кухню (в ней еще стояла старая ванна, превращенная в нечто среднее между столом и диваном). Маруся любила рассказывать, как она тогда в первый раз устроилась на работу, а в то время это было не так просто. В деканате университета ее и Катю Ст. направили в один из НИИ, сказав, что там, как будто, требуются две лаборантки, хотя, возможно, вакансии уже заняты. Мы тут же помчались туда по указанному адресу, рассказывала Маруся. В кадрах нас направили к профессору - начальнику лаборатории. Кто-то из встретившихся нам знакомых сказал, что профессор очень строгий и требовательный человек, и мы страшно струсили. Перед нами в кабинет к начальнику лаборатории зашли две очень нарядные девицы, одетые по моде НЭПа 1929 года. Как видно было из их болтовни, они тоже претендовали на работу в лаборатории и имели с собой рекомендательное письмо от какого-то начальства. Мы с Катей совсем приуныли, и хотели даже уйти, но девицы очень быстро ушли из кабинета, будто недовольные. Нам профессор задал несколько вопросов и подписал наши заявления. Конечно, мы были в восторге. Впоследствии Маруся узнала, что у профессора был неприятный разговор с неким начальником, пославшим к нему вышеупомянутых девиц. Отказ принять их профессор объяснил так:”У одной из посланных Вами девиц из под воротника крепдешинового платья торчала грязная бретелька, у другой шелковый чулок был скручен спиралью и наманикюренные ногти были грязны, а мне лаборанток- нерях не надо”. Маруся смеясь говорила: ”Вот и помогло нам с Катей то, что были одеты хотя и бедно, но аккуратно”.
Маруся очень полюбила свою работу, в лаборатории она отдыхала. Ей, жизнерадостной и веселой, жизнь в доме Пузицких казалась тусклой и неуютной. В выходные дни вся молодежь убегала из дома. Евгения Ильинична изводила ее своими придирками. Не любя Марусю, она была равнодушна и к маленькому внуку - Жене. ”Однажды я пожаловалась на Е.И. Володе,”-рассказала мне Маруся, -и он сказал: ”Марусенька, жену я выбирал, а мать не выбирают- не обращай внимания”,- я поняла, что он прав, и нужно терпеть. Както, не зная, что я дома, Е.И. стала жаловаться на меня Оле, но Оля резко оборвала мать: ”Мама, ну что тебе от Маруси надо, она хорошая, добрая и интересная - отстань от нее” .- Мне было приятно, что у меня рядом оказался друг”.
Хуже, чем придирки свекрови, было то, что серьезный, обаятельный и внимательный жених в качестве мужа открылся Марусе в ином виде. Он пил и довольно часто, и оказался весьма снисходительным к своим поклонницам. Правда, в молодости пьяный Володя был весел, послушен и, возвращаясь поздно, чувствовал себя виноватым. Марусю он не очень раздражал, а "поклонницы” мужа ее не тревожили, так как она не была ревнива. Будучи очень привязанной к Володе, она говорила :”Володины недостатки компенсируются его достоинствами- он очень добрый, всегда готов помочь людям, хороший врач и хорошо относится к моим близким друзьям”. И это было действительно так. Мой отец, Сергей Григорьевич, в последние годы своей жизни часто бывал у Пузицких, а иногда и жил у них несколько дней. В это время он очень опустился, одевался под люмпен-пролетария, ходил в грязной рубашке, в простой рабочей куртке и в старых залатанных штанах. Были у отца и вши, которые вызывали ужас не только у Е.И., но и у остальных членов семьи, так как появлялись то у Димы, Олиного сына, то у Жени. Пришлось Марусе снять для отца крошечную комнатку в деревянном доме, расположенном в том же Новоконюшенном переулке. Несмотря на эти недостатки Сергея Григорьевича, Володя относился к нему очень хорошо, в свободное время играл с ним в шахматы, иногда шутил:”Это правда, Сергей Григорьевич, что Вы по вечерам, перед сном "Капитал” Маркса, как роман читаете?” На что отец мой, не замечая шутливого тона, отвечал вполне серьезно: ”Не только Маркса, но и Энгельса и Ленина читаю, мне интересно”.
Не выразил Володя неудовольствия и когда моя тетка,Екатерина Федоровна Делярю, высланная из Ялты на 3 года, проездом через Москву остановилась у Пузицких. Зато Маруся мучилась от страха. Боялась, что к ним в гости явится Сергей Васильевич и сразу же угадает в тетке бывшую барыню. К.Ф. - полная, царственно важная, чуть похожая на императрицу Екатерину, ехала в ссылку, взяв с собой крошечную собачку Муху, одетую в бархатную шубку и в крошечные башмачки. Из-за этой Мухи она очень обиделась на Марусю и, не прожив в Москве и четырех дней, уехала к маме в Полевшину. Ссора произошла из-за пустяка. Вечером, вернувшись с работы, Маруся увидела горько плакавшую Варю - Женину няню. Сквозь слезы девушка заявила, что готова выполнять любую работу, но с Мухой гулять не будет вплоть до увольнения :”За мной табуном мальчишки бегут и собачьей нянькой называют”. Маруся, конечно, освободила ее от этой обязанности, но обидела тетку.
В 1940-1931 гг произошли два события, несколько изменившие атмосферу в семье Пузицких. Во-первых, Оля вышла замуж. Муж ее уже тогда был преуспевающим инженером с приличным заработком , с единственным недостатком - бесплощадным. Таким образом , в квартире Пузицких появился еще один мужчина, а вскоре родился у них и сын - Дима. В настоящее время поэт, литературный критик, доктор наук Вадим Валерианович Кожинов - довольно известный в своих кругах человек. Во-вторых, в 1931 году к Пузицким приехала сестра Е.И. - Ольга Ильинична Елпатьевская. Ольга Ильинична или тетя Оля, как мы все ее называли, рано потеряла собственную семью (двое ее детей погибли от крупа). До приезда в Москву она жила в Струнино, ухаживая после смерти своей свекрови за больным шурином-священником. После его смерти она по приглашению Владимира Васильевича переехала к Пузицким. Тетя Оля совсем не была похожа на свою сестру Е.И. - светлая шатенка, высокая, с добрым и симпатичным лицом и веселым нравом. она быстро забрала хозяйство в свои руки, рассчитала домработницу и наладила приличное питание. Но главное было в том, что она полюбила Марусю и собственной спиной оградила ее от придирок свекрови. Впоследствии она стала для Маруси второй матерью, привязавшись к семье племянника, как к своей собственной. У Е.И. и тети Оли были еще 4 сестры. Из них я знала только двух: старшую - Зинаиду Ильиничну - детского врача и Софью Ильиничну, которая была замужем за Семен Ивановичем Араловым, бывшим в гражданскую войну членом Реввоенсовета и хорошо знавшим Ленина. Из трех их сыновей я хорошо знала младшего - Игоря Семеновича - очень ухаживавшего одно время за моей племянницей В.Н. От него я слышала, что старший брат его, Сева, учился и дружил со старшим сыном Сталина и был о нем очень хорошего мнения. Я часто думаю, почему никто из наших советских писателей не напишет роман о жизни И.И. Сталина, ведь жизнь его была исключительно интересной, наверное, из-за привитого им страха. (Ну это так, мои мысли).
Шли годы, В.В. стал все чаще выпивать, и Марусе стало известно, что у него появилась любовница. Маруся ему сцен не закатывала, но от обиды или, как она говорила, от злости, примерно в 1934-1935 гг завела роман, о котором знали только ее родные и чуть-чуть подозревала тетя Оля, всегда стоявшая на ее стороне. Главный технолог (возможно старший инженер) учреждения, где работала в то время Маруся, не просто влюбился в нее, он ее сильно полюбил. Рассказывая о нем, Маруся говорила: ”Я была просто благодарна ему за большую любовь и уважение ко мне, а так как у Володи был очередной роман, то моя дружба с Б.Ф. перешла в более близкие отношения”.Б.Ф.нередко бывал за границей, откуда привозил Марусе очень дорогие подарки. Я спросила у нее:”Как относится Володя к появлению у нее таких прекрасных вещей, которые явно появляются у тебя, не соответствуя твоей зарплате?” Да он не обращает на мои туалеты никакого внимания,- с горечью ответила Маруся. Кроме того, я как-то сказала, что получила посылку от дяди Миши Делярю”. Марусиного поклонника, Б.Фабриция, я видела всего 1-2 раза, когда он приезжал в Ленинград и был у нас. Красивым он мне не показался - был полноват, лицо имел круглое, глаза небольшие, карие, и тонкие усики - таким он мне запомнился. Помню, что застала его чуть ли не на коленях перед моей мамой. Он просил ее уговорить Марусю взять развод, уверяя ее, что будет лучшим отцом для Жени. Мама была ужасно смущена и шокирована известием об этом романе, и поэтому с Б.Фабрицием была вежлива, но холодна. Роман этот продолжался до осени 1935 г., и окончился вследствие отъезда Маруси в Кяхту, куда В.В. был направлен главным врачом военного госпиталя. До этого, в 1935 г., был арестован Володин брат - Сергей Васильевич Пузицкий - соратник и друг Артузова. Было тяжелое время ежовщины.
В Кяхту Маруся выехала по вызову В.В. Тетя Оля с маленьким Женей должны были приехать позже. О Кяхте Маруся писала нам:”Этот город на окраине русской земли, на границе с Монголией. Здесь - бурые степи, сине-зеленые сопки, темные отроги Саян на горизонте, суровые, строгие зимы, жаркие пыльные лета и юго-восточные ветры, беспрепятственно перелетающие границу. Город небольшой, жители в основном - семьи пограничников и военных.”. Маруся приехала в Кяхту в начале июля.. Володя встретил ее, отвез на свою квартиру и уехал в госпиталь. Квартира Марусе очень понравилась - две большие светлые комнаты, кухонька и отдельный от хозяев вход. Понравилась и хозяйка - добродушная, полная сибирячка, сразу же угостившая Марусю пельменями. Она называла Марусю красавицей и при этом ругала какую-то медсестру Дусю, по-видимому, новую Володину подружку. Известие об этой Дуне Марусю не очень расстроило, но болтливость хозяйки испортила настроение. В этот же день на столе у кровати Володи Маруся увидела распечатанное письмо от их общей знакомой. Еще до своего отъезда в Кяхту Володя устроил Марусе путевку в один из крымских санаториев. Там она познакомилась и даже подружилась с лечащим ее врачом. От этой ее знакомой и было письмо, адресованное Володе. Маруся не удержалась (обычно чужие письма она не читала) и прочла это письмо с примерно таким содержанием: ”Дорогой Володя, пишу тебе в далекую Кяхту, и хотя знаю, что мы не скоро увидимся, надеюсь, что сохраним друг к другу любовь и дружбу. Но что меня чрезвычайно удивило в тебе - это описание собственной жены: серенькая и невзрачная личность! Я же познакомилась с очаровательной женщиной, весьма неглупой и интересной. Для чего ты мне так глупо и грубо охарактеризовал свою жену?” Данная ей характеристика - серенькая, невзрачная личность, так разозлила Марусю, что она сгоряча побежала на почту и дала телеграмму Фабрицию: ” Вышли денег на отъезд из Кяхты”. Этим же вечером произошло примирение. Володя на коленях умолял простить его, и Маруся, конечно, простила. Деньги Ф. прислал, и это, по ее словам, был единственный долг, который она не вернула, хотя и написала ему виноватое письмо.
Приехали тетя Оля с Женей. Маруся поступила на работу в лабораторию госпиталя. Два года прошли спокойно и даже хорошо. В декабре 1937 года родился Леша, и Володя после работы почти все вечера проводил с семьей или вместе с Марусей посещал знакомых. Из кяхтинских друзей с Кудицкими Маруся встречалась потом всю свою жизнь. Первым познакомился с Кудицкими Женя. Однажды он прибежал с улицы и сказал :”Мама, я подружился с очень хорошим мальчиком, но у него очень странное имя - Нина (девченчиское)”. Нина Кудицкая была ровесницей Жени - отчаянная шалунья, одетая, как мальчишка, в ватные штанишки и в шапке-ушанке. Затем знакомству с Кудицкими содействовал анегдотический звонок по телефону. Как-то вечером Володе позвонили. Взволнованный мужской голос сказал: ”Очень сильно заболела Надежда, хотелось бы, чтобы Вы ее осмотрели!” На вопрос Володи, где больная и ее адрес, звонивший удивленно ответил: ”Как где? В конюшне”. Володя рассмеялся и сказал:”Вы не туда позвонили, звоните к Кудицкому”. Через день после этого звонка Володе позвонил Кудицкий и они познакомились и подружились. Н.А.Кудицкий - главный ветеринар военных конюшен, был под стать В.В. - высокий, стройный, кареглазый с небольшим прямым носом и каштановыми волнистыми волосами. Жена его, миловидная светловолосая женщина, сразу же подружилась с Марусей. Таким образом, весь 1936 до июня 1938 года были прожиты в Кяхте неплохо.
В июле 1938 года, как гром среди чистого неба - удар - арестовали Володю. У Маруси пропало молоко, и Лешу докармливала соседка. Ужас происшедшего удвоился для Маруси еще и известием о смерти мамы. Былая приветливость со стороны многих знакомых растаяла, как снег в оттепель, даже отношения с Кудицкими стали суше. Марусю часто вызывали к следователю. От страха и отчаяния она повторяла одну и ту же фразу: ”Произошла ошибка, Володя был честным советским человеком”. Однажды, вызвав Марусю, следователь, пожилой тихий человек, похожий на простого рабочего, сказал: ”Советую Вам поскорее выехать с детьми в Москву, я постараюсь, чтобы Вам в этом препятствий не чинили”.
И вот - Москва. Числиться женой врага народа в Москве не легче было, чем в любом другом городе. Задача устроиться на работу была нелегкая - анкеты, анкеты и еще раз анкеты. Знакомые тебя избегают, и только друзья детства остаются неизменными, хотя и Лора, и Лида, жили тогда в стесненных материальных условиях и кроме моральной поддержки ничем помочь не могли. Думала Маруся позвонить Фабрицию, но от кого-то из бывших знакомых узнала, что он в командировке, а в дальнейшем, когда устроилась на работу, звонить ему не стала. Взял ее к себе на работу один профессор - еврей. Перед тем, как принять ее в свою лабораторию, он поговорил с начальником отдела кадров, и тот посоветовал Марусе написать в анкете, что с мужем она не живет, не сообщая об его аресте. Это был единственный выход, и Маруся так и сделала (временно отреклась от мужа). Это было очень тяжелое для Маруси время - незначительная зарплата, теснота и холод в квартире, все такая же сварливая и всем недовольная свекровь и почти беспризорный Женя. Тете Оле хватало забот с маленьким Лешей и скудным хозяйством. Неприятно было и то, что раньше всегда приветливый с ней муж Оли - Валериан Ф., явно ее избегает, а брат Володи - Костя - смотрит на нее испуганными глазами и часто пропадает на целые дни. Только сестра Володи - Оля - оставалась по-прежнему дружелюбной и потихоньку от матери подкармливала Женю. К тому же она взяла на свое иждивение мать и частично брата. В июне 1939 года Маруся отправила Женю в Ленинград к Нине, вернее не в Ленинград, а в Новгород, где Нина работала врачом в огромной психиатрической больнице, находившейся в местечке Колмово, в 2-3 км от Новгорода.
В августе 1939 года Володя был освобожден и полностью реабилитирован. Не помню, где он работал с 1939 по 1941 год. В эти годы я не бывала в Москве, знаю только, что в семье Пузицких особых неприятных происшествий не было.
Не очень часто, обычно с отцом, Маруся посещала Соколовых. Дмитрий Владимирович - профессор-геолог и Алексей В., как будто океанограф, жили в то время вполне обеспечено.У обоих были хорошие квартиры и приличные оклады. Маму с ее многочисленными дочерьми они встретили без особой радости, вроде как бы бедных родственников. Моя гордая мама, в свое время относившаяся к ним с сердечностью старшей сестры, такой встречи не ожидала, и поэтому в гости к ним, приезжая в Москву, не стала приходить. Не посещали Соколовых и старшие сестры. Надо все же отдать справедливость Дмитрию Владимировичу, который постарался как-то помочь отцу и устроил его работать на Карадагскую биологическую экспедицию. Перед отъездом отца в Карадаг, Маруся пришла к ним, к Соколовым. Дмитрий Вл. радушно предложил ей приходить к ним обедать. Жили Соколовы недалеко от Плющихи в Долгом переулке. Маруся, привыкшая считать их близкими родственниками, конечно согласилась. Все было бы хорошо, если бы частые посещения Марусей Соколовых не привели бы к тому, что дядя Митя влюбился в свою двоюродную племянницу. Он стал уделять ей особое внимание, водить в театр, на концерты, дарить духи и другие подарки, правда, не очень дорогие. Впрочем один из его подарков - шляпа из розовой соломки с широкими полями, украшенными розоватым газоном, был из дорогих. Как-то я встретила Марусю и дядю Митю, идущими на станцию Быково. Они уезжали от Нины, а я возвращалась из школы. Маруся в этой шляпе показалась мне просто красавицей. Нельзя сказать, что Маруся не замечала влюбленности дяди Мити, но она считала его старым и не придавала его ухаживанию большого внимания.
Летом 1927 года Дмитрий Владимирович с женой и маленьким сыном поехал в Карадаг, взяв с собой Марусю, которую представлял своим знакомым как свою приемную дочь. В это же лето в Карадаге гостила Марусина университетская подруга - Леночка Тюрк. Было очень весело, много интересных молодых людей. У хорошенькой Леночки - хвост поклонников. Маруся, загоревшая, очаровательная и веселая постоянно бывала душой компании. Влюбленный в нее Дмитрий Владимирович отчаянно ревновал ее и постоянно сопровождал молодежь в прогулках в горы и катаниях на парусных лодках. Такое отношение к ней "дяди Мити” стало пугать Марусю, особенно после того, как жена Дмитрия Владимировича, Екатерина Сергеевна, крещеная моим отцом еврейка, пожаловалась ему на недостойное поведение мужа и легкомыслие Маруси.
Екатерина Сергеевна Соколова
Конечно, отец мой тотчас же, поговорив с Марусей, предложил ей уехать из Карадага, сославшись на то, что ее вызывает мама. Накануне своего отъезда, Маруся познакомилась с Владимиром Васильевичем Пузицким, ставшим ее мужем.
О своей встрече с Марусей Володя рассказывал так:”В Карадаг я приехал с одной хорошо знакомой моей семье дамой и ее дочерью, которая почти официально считалась моей невестой. Когда я познакомился с Марусей, мое чувство к невесте погасло, как свеча. Я сразу подумал о Марусе, как о своей будущей жене. Однажды, гуляя с ней, я перенес ее через ручей и поцеловал, она не возмутилась, и я решил: женюсь!” Маруся к его рассказу добавляла :”Жениться ему или не жениться- он думал полгода”. Перед отъездом из Крыма В.В. дал Марусе свой служебный телефон, но хотя он ей очень нравился, Маруся не позвонила, считая, что он должен сделать визит первым. И, действительно, через 5 или 6 месяцев после встреч в Крыму В.В. позвонил в двери плющихинской квартиры. Двери ему открыла Лида и, быстренько проскользнув в комнату, шепнув Марусе: ”Пришел твой красивый доктор”, убежала в кухню. В этот свой первый визит на Плющиху В.В. сделал Марусе предложение.
"Когда я уходил от Маруси ,-рассказывал он,- то у дверей комнаты увидел русалочку с мокрыми длинными волосами- это была Лорочка. Она мыла на кухне голову и, узнав от Лиды, что к Марусе пришел жених, не решалась войти.”
Первый визит жениха и невесты к ее родным был в Быково к Нине. Владимир Васильевич всем нам очень понравился- высокий, стройный, с правильными чертами лица и светло русыми волосами, гладко зачесанными вверх над белым красивым лбом. Правда он был полноват и имел солидный вид. Во время этого визита В.В. меня неумышленно очень обидел. Когда Маруся представила меня ему, он воскликнул: ”Какая хорошенькая китаянка!” Для меня это была ужасная обида, во-первых, потому, что в детстве меня дразнили китайчонком Ли, а во-вторых, я была твердо уверена, что все китаянки уроды. Когда Маруся сказала Володе об этом, он стал меня уверять, что в китайском Университете, где он работает врачом, много прелестных китаянок, и он их мне обязательно покажет.
Очень скоро, наверное, через месяц после своего визита в Быково Маруся вышла замуж. Венчались они в Полевшинской церкви летом 1928 г., причем из-за недостатка мужчин, шаферами у них были я и моя подруга Люся.
В.В. Пузицкий в это время работал врачом в китайском Университете и в клинике, руководимой Плетневым. Почти полностью на его иждивении находились мать и младшие сестра и брат. Немного помогал семье и старший брат Сергей Васильевич Пузицкий, известный чекист, соратник Менжинского, Артузова и Федорова, о котором писал Ардаматский. Жил он отдельно от семьи и, когда приходил к родным, Маруся трепетала, хотя с женой его, Ларисой Федоровной, бывшей артисткой, быстро подружилась. Мать В.В., Евгения Ильинична, была высокая, костлявая, пожилая женщина с длинным желтовато-коричневым лицом, редкими зубами и небольшими недобрыми глазами. Говорили, что Володя на нее похож. Может быть в молодости она и была недурна, но я ее запомнила именно такой, какой описала. Марусю она почему-то невзлюбила, возможно, из-за симпатии к покинутой в Крыму невесте, а, может быть, как почти всякая свекровь, к жене сына. Младшая сестра Володи Оля- миловидная и очень озорная девушка, и его младший брат, относились к Марусе хорошо. Жили Пузицкие в небольшом, довольно ветхом деревянном домике на Новоконюшенном переулке. В этом домике они занимали весь второй этаж, состоящий из 4-х комнат и кухни. Две из этих комнат: Володина (14 м) и смежная с ней столовая(около 20 м) были более или менее приличными. Из двух комнат, выходящих окнами во двор, одна была без печки, вторая - темная, без окон. В холодной жила Оля, в темной- Костя. Евгения Ильинична спала в столовой. Когда Оля, очень скоро после женитьбы Володи, вышла замуж, в холодной комнате поставили печку, и она стала даже теплее Володиной, которая отапливалась одной печью со столовой. Кухня и туалет были обшарпанные и грязные. Питались Пузицкие отвратительно, но не из-за бедности и даже не из-за скупости Ев.Ильиничны, хотя она и была скуповата, а из-за бесхозяйственности и полной доверчивости к живущей у них домработнице, которая немало их обворовывала. Кофе заваривалось один раз в пятидневку - первый день оно было сносным, а 4 дня пили бурду. На обед подавались очень жидкие супы, часто с перловкой, иногда не менее жидкие щи. На второе- крошечные черные котлетки или же маленькие и черные кусочки мяса с горсточкой гарнира в виде картошки или макарон. На ужин обычно подавали жареную картошку с луком, тоже не очень привлекательного вида. От того ли, что я рассказывала маме о том, как питались Пузицкие, или сама Маруся ей жаловалась, только после рождения Жени мама забрала ее с ребенком в Полевшину. В начале августа 1929 года Маруся вернулась в Москву с твердым решением поступить хоть на какую-нибудь работу. Для Жени она привезла с собой молоденькую няню - сестру одной из нянечек Полевшинской лесной школы (санатория). Приезд няни вызвал взрыв негодования со стороны Евгении Ильиничны, но Володя быстро ее усмирил, сказав, что ему не под силу содержать такую большую семью. Няню поместили к домработнице Пузицких, обитавшей в бывшей, довольно большой ванной комнате, выходившей дверью на кухню (в ней еще стояла старая ванна, превращенная в нечто среднее между столом и диваном). Маруся любила рассказывать, как она тогда в первый раз устроилась на работу, а в то время это было не так просто. В деканате университета ее и Катю Ст. направили в один из НИИ, сказав, что там, как будто, требуются две лаборантки, хотя, возможно, вакансии уже заняты. Мы тут же помчались туда по указанному адресу, рассказывала Маруся. В кадрах нас направили к профессору - начальнику лаборатории. Кто-то из встретившихся нам знакомых сказал, что профессор очень строгий и требовательный человек, и мы страшно струсили. Перед нами в кабинет к начальнику лаборатории зашли две очень нарядные девицы, одетые по моде НЭПа 1929 года. Как видно было из их болтовни, они тоже претендовали на работу в лаборатории и имели с собой рекомендательное письмо от какого-то начальства. Мы с Катей совсем приуныли, и хотели даже уйти, но девицы очень быстро ушли из кабинета, будто недовольные. Нам профессор задал несколько вопросов и подписал наши заявления. Конечно, мы были в восторге. Впоследствии Маруся узнала, что у профессора был неприятный разговор с неким начальником, пославшим к нему вышеупомянутых девиц. Отказ принять их профессор объяснил так:”У одной из посланных Вами девиц из под воротника крепдешинового платья торчала грязная бретелька, у другой шелковый чулок был скручен спиралью и наманикюренные ногти были грязны, а мне лаборанток- нерях не надо”. Маруся смеясь говорила: ”Вот и помогло нам с Катей то, что были одеты хотя и бедно, но аккуратно”.
Маруся очень полюбила свою работу, в лаборатории она отдыхала. Ей, жизнерадостной и веселой, жизнь в доме Пузицких казалась тусклой и неуютной. В выходные дни вся молодежь убегала из дома. Евгения Ильинична изводила ее своими придирками. Не любя Марусю, она была равнодушна и к маленькому внуку - Жене. ”Однажды я пожаловалась на Е.И. Володе,”-рассказала мне Маруся, -и он сказал: ”Марусенька, жену я выбирал, а мать не выбирают- не обращай внимания”,- я поняла, что он прав, и нужно терпеть. Както, не зная, что я дома, Е.И. стала жаловаться на меня Оле, но Оля резко оборвала мать: ”Мама, ну что тебе от Маруси надо, она хорошая, добрая и интересная - отстань от нее” .- Мне было приятно, что у меня рядом оказался друг”.
Хуже, чем придирки свекрови, было то, что серьезный, обаятельный и внимательный жених в качестве мужа открылся Марусе в ином виде. Он пил и довольно часто, и оказался весьма снисходительным к своим поклонницам. Правда, в молодости пьяный Володя был весел, послушен и, возвращаясь поздно, чувствовал себя виноватым. Марусю он не очень раздражал, а "поклонницы” мужа ее не тревожили, так как она не была ревнива. Будучи очень привязанной к Володе, она говорила :”Володины недостатки компенсируются его достоинствами- он очень добрый, всегда готов помочь людям, хороший врач и хорошо относится к моим близким друзьям”. И это было действительно так. Мой отец, Сергей Григорьевич, в последние годы своей жизни часто бывал у Пузицких, а иногда и жил у них несколько дней. В это время он очень опустился, одевался под люмпен-пролетария, ходил в грязной рубашке, в простой рабочей куртке и в старых залатанных штанах. Были у отца и вши, которые вызывали ужас не только у Е.И., но и у остальных членов семьи, так как появлялись то у Димы, Олиного сына, то у Жени. Пришлось Марусе снять для отца крошечную комнатку в деревянном доме, расположенном в том же Новоконюшенном переулке. Несмотря на эти недостатки Сергея Григорьевича, Володя относился к нему очень хорошо, в свободное время играл с ним в шахматы, иногда шутил:”Это правда, Сергей Григорьевич, что Вы по вечерам, перед сном "Капитал” Маркса, как роман читаете?” На что отец мой, не замечая шутливого тона, отвечал вполне серьезно: ”Не только Маркса, но и Энгельса и Ленина читаю, мне интересно”.
Не выразил Володя неудовольствия и когда моя тетка,Екатерина Федоровна Делярю, высланная из Ялты на 3 года, проездом через Москву остановилась у Пузицких. Зато Маруся мучилась от страха. Боялась, что к ним в гости явится Сергей Васильевич и сразу же угадает в тетке бывшую барыню. К.Ф. - полная, царственно важная, чуть похожая на императрицу Екатерину, ехала в ссылку, взяв с собой крошечную собачку Муху, одетую в бархатную шубку и в крошечные башмачки. Из-за этой Мухи она очень обиделась на Марусю и, не прожив в Москве и четырех дней, уехала к маме в Полевшину. Ссора произошла из-за пустяка. Вечером, вернувшись с работы, Маруся увидела горько плакавшую Варю - Женину няню. Сквозь слезы девушка заявила, что готова выполнять любую работу, но с Мухой гулять не будет вплоть до увольнения :”За мной табуном мальчишки бегут и собачьей нянькой называют”. Маруся, конечно, освободила ее от этой обязанности, но обидела тетку.
В 1940-1931 гг произошли два события, несколько изменившие атмосферу в семье Пузицких. Во-первых, Оля вышла замуж. Муж ее уже тогда был преуспевающим инженером с приличным заработком , с единственным недостатком - бесплощадным. Таким образом , в квартире Пузицких появился еще один мужчина, а вскоре родился у них и сын - Дима. В настоящее время поэт, литературный критик, доктор наук Вадим Валерианович Кожинов - довольно известный в своих кругах человек. Во-вторых, в 1931 году к Пузицким приехала сестра Е.И. - Ольга Ильинична Елпатьевская. Ольга Ильинична или тетя Оля, как мы все ее называли, рано потеряла собственную семью (двое ее детей погибли от крупа). До приезда в Москву она жила в Струнино, ухаживая после смерти своей свекрови за больным шурином-священником. После его смерти она по приглашению Владимира Васильевича переехала к Пузицким. Тетя Оля совсем не была похожа на свою сестру Е.И. - светлая шатенка, высокая, с добрым и симпатичным лицом и веселым нравом. она быстро забрала хозяйство в свои руки, рассчитала домработницу и наладила приличное питание. Но главное было в том, что она полюбила Марусю и собственной спиной оградила ее от придирок свекрови. Впоследствии она стала для Маруси второй матерью, привязавшись к семье племянника, как к своей собственной. У Е.И. и тети Оли были еще 4 сестры. Из них я знала только двух: старшую - Зинаиду Ильиничну - детского врача и Софью Ильиничну, которая была замужем за Семен Ивановичем Араловым, бывшим в гражданскую войну членом Реввоенсовета и хорошо знавшим Ленина. Из трех их сыновей я хорошо знала младшего - Игоря Семеновича - очень ухаживавшего одно время за моей племянницей В.Н. От него я слышала, что старший брат его, Сева, учился и дружил со старшим сыном Сталина и был о нем очень хорошего мнения. Я часто думаю, почему никто из наших советских писателей не напишет роман о жизни И.И. Сталина, ведь жизнь его была исключительно интересной, наверное, из-за привитого им страха. (Ну это так, мои мысли).
Шли годы, В.В. стал все чаще выпивать, и Марусе стало известно, что у него появилась любовница. Маруся ему сцен не закатывала, но от обиды или, как она говорила, от злости, примерно в 1934-1935 гг завела роман, о котором знали только ее родные и чуть-чуть подозревала тетя Оля, всегда стоявшая на ее стороне. Главный технолог (возможно старший инженер) учреждения, где работала в то время Маруся, не просто влюбился в нее, он ее сильно полюбил. Рассказывая о нем, Маруся говорила: ”Я была просто благодарна ему за большую любовь и уважение ко мне, а так как у Володи был очередной роман, то моя дружба с Б.Ф. перешла в более близкие отношения”.Б.Ф.нередко бывал за границей, откуда привозил Марусе очень дорогие подарки. Я спросила у нее:”Как относится Володя к появлению у нее таких прекрасных вещей, которые явно появляются у тебя, не соответствуя твоей зарплате?” Да он не обращает на мои туалеты никакого внимания,- с горечью ответила Маруся. Кроме того, я как-то сказала, что получила посылку от дяди Миши Делярю”. Марусиного поклонника, Б.Фабриция, я видела всего 1-2 раза, когда он приезжал в Ленинград и был у нас. Красивым он мне не показался - был полноват, лицо имел круглое, глаза небольшие, карие, и тонкие усики - таким он мне запомнился. Помню, что застала его чуть ли не на коленях перед моей мамой. Он просил ее уговорить Марусю взять развод, уверяя ее, что будет лучшим отцом для Жени. Мама была ужасно смущена и шокирована известием об этом романе, и поэтому с Б.Фабрицием была вежлива, но холодна. Роман этот продолжался до осени 1935 г., и окончился вследствие отъезда Маруси в Кяхту, куда В.В. был направлен главным врачом военного госпиталя. До этого, в 1935 г., был арестован Володин брат - Сергей Васильевич Пузицкий - соратник и друг Артузова. Было тяжелое время ежовщины.
В Кяхту Маруся выехала по вызову В.В. Тетя Оля с маленьким Женей должны были приехать позже. О Кяхте Маруся писала нам:”Этот город на окраине русской земли, на границе с Монголией. Здесь - бурые степи, сине-зеленые сопки, темные отроги Саян на горизонте, суровые, строгие зимы, жаркие пыльные лета и юго-восточные ветры, беспрепятственно перелетающие границу. Город небольшой, жители в основном - семьи пограничников и военных.”. Маруся приехала в Кяхту в начале июля.. Володя встретил ее, отвез на свою квартиру и уехал в госпиталь. Квартира Марусе очень понравилась - две большие светлые комнаты, кухонька и отдельный от хозяев вход. Понравилась и хозяйка - добродушная, полная сибирячка, сразу же угостившая Марусю пельменями. Она называла Марусю красавицей и при этом ругала какую-то медсестру Дусю, по-видимому, новую Володину подружку. Известие об этой Дуне Марусю не очень расстроило, но болтливость хозяйки испортила настроение. В этот же день на столе у кровати Володи Маруся увидела распечатанное письмо от их общей знакомой. Еще до своего отъезда в Кяхту Володя устроил Марусе путевку в один из крымских санаториев. Там она познакомилась и даже подружилась с лечащим ее врачом. От этой ее знакомой и было письмо, адресованное Володе. Маруся не удержалась (обычно чужие письма она не читала) и прочла это письмо с примерно таким содержанием: ”Дорогой Володя, пишу тебе в далекую Кяхту, и хотя знаю, что мы не скоро увидимся, надеюсь, что сохраним друг к другу любовь и дружбу. Но что меня чрезвычайно удивило в тебе - это описание собственной жены: серенькая и невзрачная личность! Я же познакомилась с очаровательной женщиной, весьма неглупой и интересной. Для чего ты мне так глупо и грубо охарактеризовал свою жену?” Данная ей характеристика - серенькая, невзрачная личность, так разозлила Марусю, что она сгоряча побежала на почту и дала телеграмму Фабрицию: ” Вышли денег на отъезд из Кяхты”. Этим же вечером произошло примирение. Володя на коленях умолял простить его, и Маруся, конечно, простила. Деньги Ф. прислал, и это, по ее словам, был единственный долг, который она не вернула, хотя и написала ему виноватое письмо.
Приехали тетя Оля с Женей. Маруся поступила на работу в лабораторию госпиталя. Два года прошли спокойно и даже хорошо. В декабре 1937 года родился Леша, и Володя после работы почти все вечера проводил с семьей или вместе с Марусей посещал знакомых. Из кяхтинских друзей с Кудицкими Маруся встречалась потом всю свою жизнь. Первым познакомился с Кудицкими Женя. Однажды он прибежал с улицы и сказал :”Мама, я подружился с очень хорошим мальчиком, но у него очень странное имя - Нина (девченчиское)”. Нина Кудицкая была ровесницей Жени - отчаянная шалунья, одетая, как мальчишка, в ватные штанишки и в шапке-ушанке. Затем знакомству с Кудицкими содействовал анегдотический звонок по телефону. Как-то вечером Володе позвонили. Взволнованный мужской голос сказал: ”Очень сильно заболела Надежда, хотелось бы, чтобы Вы ее осмотрели!” На вопрос Володи, где больная и ее адрес, звонивший удивленно ответил: ”Как где? В конюшне”. Володя рассмеялся и сказал:”Вы не туда позвонили, звоните к Кудицкому”. Через день после этого звонка Володе позвонил Кудицкий и они познакомились и подружились. Н.А.Кудицкий - главный ветеринар военных конюшен, был под стать В.В. - высокий, стройный, кареглазый с небольшим прямым носом и каштановыми волнистыми волосами. Жена его, миловидная светловолосая женщина, сразу же подружилась с Марусей. Таким образом, весь 1936 до июня 1938 года были прожиты в Кяхте неплохо.
В июле 1938 года, как гром среди чистого неба - удар - арестовали Володю. У Маруси пропало молоко, и Лешу докармливала соседка. Ужас происшедшего удвоился для Маруси еще и известием о смерти мамы. Былая приветливость со стороны многих знакомых растаяла, как снег в оттепель, даже отношения с Кудицкими стали суше. Марусю часто вызывали к следователю. От страха и отчаяния она повторяла одну и ту же фразу: ”Произошла ошибка, Володя был честным советским человеком”. Однажды, вызвав Марусю, следователь, пожилой тихий человек, похожий на простого рабочего, сказал: ”Советую Вам поскорее выехать с детьми в Москву, я постараюсь, чтобы Вам в этом препятствий не чинили”.
И вот - Москва. Числиться женой врага народа в Москве не легче было, чем в любом другом городе. Задача устроиться на работу была нелегкая - анкеты, анкеты и еще раз анкеты. Знакомые тебя избегают, и только друзья детства остаются неизменными, хотя и Лора, и Лида, жили тогда в стесненных материальных условиях и кроме моральной поддержки ничем помочь не могли. Думала Маруся позвонить Фабрицию, но от кого-то из бывших знакомых узнала, что он в командировке, а в дальнейшем, когда устроилась на работу, звонить ему не стала. Взял ее к себе на работу один профессор - еврей. Перед тем, как принять ее в свою лабораторию, он поговорил с начальником отдела кадров, и тот посоветовал Марусе написать в анкете, что с мужем она не живет, не сообщая об его аресте. Это был единственный выход, и Маруся так и сделала (временно отреклась от мужа). Это было очень тяжелое для Маруси время - незначительная зарплата, теснота и холод в квартире, все такая же сварливая и всем недовольная свекровь и почти беспризорный Женя. Тете Оле хватало забот с маленьким Лешей и скудным хозяйством. Неприятно было и то, что раньше всегда приветливый с ней муж Оли - Валериан Ф., явно ее избегает, а брат Володи - Костя - смотрит на нее испуганными глазами и часто пропадает на целые дни. Только сестра Володи - Оля - оставалась по-прежнему дружелюбной и потихоньку от матери подкармливала Женю. К тому же она взяла на свое иждивение мать и частично брата. В июне 1939 года Маруся отправила Женю в Ленинград к Нине, вернее не в Ленинград, а в Новгород, где Нина работала врачом в огромной психиатрической больнице, находившейся в местечке Колмово, в 2-3 км от Новгорода.
В августе 1939 года Володя был освобожден и полностью реабилитирован. Не помню, где он работал с 1939 по 1941 год. В эти годы я не бывала в Москве, знаю только, что в семье Пузицких особых неприятных происшествий не было.
И вот - Отечественная война. В конце июня Маруся отправила в эвакуацию двух старух (тетю Олю и Евгению Ильиничну) с девятилетним Женей. Сама она решила остаться с Володей, пока он еще не уехал на фронт. К тому же маленький трехлетний Леша был на даче с детским садиком. Маруся собиралась ехать за ним в конце июня, но задержалась в связи с проводами семьи. Вдруг неожиданно ей позвонили, что надо к 10 часам утра ехать на Казанский вокзал за Лешей. Вышло так, что Маруся опоздала к приходу поезда с детьми, страшно переволновалась, бежала, как сумасшедшая, через зал вокзала к перрону и тут у входа увидела молоденькую воспитательницу, державшую за ручонку Лешу - смуглого и круглого, как мячик. Девушка, увидев взволнованную и тяжело дышавшую Марусю, сказала:”Напрасно Вы так волновались, я ведь знала ваш телефон, да если бы до Вас не и дозвонилась, то взяла бы Лешеньку к себе - я просто влюблена в вашего сынишку”. Таков был первый успех Леши у женщин.
Маруся прожила в Москве с Лешей и домработницей Феней. Хотя впоследствии эта Феня, оставленная в квартире Пузицких для охраны их имущества, наиболее ценные вещи использовала для своих целей, Маруся ее ничуть не винила - была война и был голод, а в те полные тревоги дни Феня мне очень помогала - говорила Маруся. Володя забегал редко, я боялась даже на минуту оставить Лешу, так что за продуктами в магазин бегала Феня. Была она бесстрашной и очень смешливой. Ее коротенькие рассказы о жизни москвичей в очередях и бомбоубежищах были полны необычного горького юмора. Прибегает домой из метро, в котором пережидала тревогу, и рассказывает, заливаясь смехом:”Ой, Мария Сергеевна, в метро рядом со мной сидела толстая девка, у нее в руке был кулек с сахаром, так она со страха, верно, кусок за куском грызла - слопала с полкило.” Другой раз, давясь от смеха, рассказывает:”Одна тетка в метро вошла и кричит, вопит, что у нее ноги отнялись, а оказалось, что она в одну штанину обе ноги впихнула.” И все это было Фене смешно, даже то, как она увидела, что в доме, где одна стена была разрушена бомбой, виднелась комната, в которую вошел молодой человек в спецовке и лег спать, не обращая внимания на глазевшую на него толпу. Маруся сказала: ”Феня, это не смешно, а грустно - человек пришел с работы, может, двое суток не спал, что же ему оставалось делать?” На это Феня ответила: ”Ну, Мария Сергеевна, если не смеяться, совсем горько будет”. Однажды Маруся чуть-чуть пострадала от бомбежки. Случилось это так: одна ее приятельница, жившая в другом переулке, почти рядом с домом Пузицких, предложила Марусе ночевать в ее квартире. Она уверила Марусю, что в ее доме много безопасней, так как окна у нее выходят во двор и имеется хорошее бомбоубежище. Маруся согласилась, потому что деревянный и хилый домишко Пузицких во время бомбежки или артобстрела метался и дрожал. Знакомая оставила Марусе ключи от квартиры, и две ночи Маруся и Леша спокойно спали в большой светлой комнате. На третью ночь Маруся проснулась от страшного взрыва. Со звоном посыпались стекла из окон, в лицо плеснуло чем-то мокрым. Схватив Лешу, спавшего в тревожные дни почти одетым, Маруся выскочила на улицу. Было темно, Лешка испуганно хныкал, до объявления отбоя Маруся боялась к нему притронуться, думая, что то мокрое, что плеснуло ей в лицо, была кровь сынишки. После отбоя побежала домой, даже не закрыв дверь в квартире приятельницы. Феня, открыв им дверь, залилась смехом. Лица Маруси и Лешеньки были ярко лиловыми. Оказалось, что разбилась бутылка с чернилами, и взрывной волной чернила плеснуло в лица спящим. Отмывались долго, мылом, одеколоном и спиртом. Наконец, к дню отъезда из Москвы отмылись и Леша и Маруся.
Тяжелые, унылые годы эвакуации. О них, этих годах, даже писатели не написали больших романов, разве что небольшие повести. Да и не было в них, в этих годах, ничего увлекательного, кроме самоотверженного труда, борьбы с трудностями быта и тяжелых беспокойных мыслей о близких на фронте.
К Марусе я с маленькой дочкой приехала в конце октября. В это время Маруся с семьей уже выбралась из деревни Такташи в районный центр Мишкино. Здесь она поступила на работу лаборантом в военный госпиталь. С жильем устроилась неплохо - в доме лесника. Одна из комнат - горница - была им предоставлена полностью, вторая огромная комната (кухня), где стояла высокая печь с лежанкой, была оставлена хозяином для себя. Но так как после смерти своей жены дед-лесник почти не жил в Мишкине, это помещение находилось тоже в распоряжении Марусиной семьи. В первый месяц, когда Маруся переехаала в Мишкино, жена лесника - старуха тяжело болела. Ухаживали за ней Маруся и тетя Оля. Чтобы облегчить страдания больной, Маруся доставала ей лекарства. Умирая, бабка просила мужа: ”Ты Марию Сергеевну не обижай, пусть до конца войны у нас живет”. Дед обещал, но обещание свое не выполнил, но об этом позже.
Первые дни до ноябрьских праздников на рынке в Мишкино было полно всяких продуктов. Я сразу после своего приезда попросила Марусю пойти на рынок и что-нибудь купить на те 800 руб., которые у меня были. Мы купили на эти деньги банку меда и около килограмма русского масла. Купили как раз вовремя, потому что после праздников рынок опустел, на деньги уже ничего нельзя было купить. Если и появлялись там редкие продавцы, то вместо монет шел обмен. Меняли все, что имели, начиная с меховых шубок и отрезов, кончая шелковыми чулками и бюстгальтерами. Помню,что за бюстгальтер давали 2 яйца. В ноябре и начале декабря мы еще не занимались этим обменом. Маруся закупила 4 мешка картошки, запаслась русским маслом (около 1 кг), салом и мясными консервами. В ноябре я не работала. Моей обязанностью было пилить с Женей дрова, мыть пол и ходить в магазин за хлебом. Если писать правдиво, то нас - эвакуированных - местное население в большинстве недолюбливало или прямо сказать - не любило. Возможно, потому, что в этих местах жило много раскулаченных, но вернее оттого, что эвакуированные осложнили их быт, заселили квартиры и пользовались некоторыми привилегиями. Хлеб мы получали в другом магазине, где очередь не была слишком большой. Даже наш хозяин, дед-лесник, в общем не питавший вражды к своим постояльцам и как будто уважавший Марусю, когда приезжал и видел только что вымытый мной пол, презрительно говорил :”Москвичи - свиньи, полы не умеют мыть”. В первый раз я промолчала, но в следующий раз ответила деду так: ”Хотя мы и не умеем мыть полы так, чтобы они блестели, но зато у нас вшей нет”. На это дед заявил: ”Ну, что там вошь, она животная чистая, если не с больного”. Но вообще-то деда я боялась и держалась с ним с заискивающей почтительностью. Уезжая, дед постоянно предупреждал: ”Ведра берегите - они нонче, что серебряные - нигде не купишь”. И вот в один очень морозный, но пасмурный день, я уронила ведро в колодец (видимо, плохо привязала его к веревке). Перепуганная стояла я у колодца и чуть не плакала. Какая-то женщина посоветовала:”Беги за кошкой”. Я не поняла, почему за кошкой, и чем мне может помочь какая-то кошка. К счастью, к колодцу подошла Маруся и, узнав о моей беде, пошла к соседу и взяла у него особый багор с крючками на конце, который и величался кошкой. Ведро мы с ней вытащили.
Уже в начале ноября на бедную Марусю свалились еще две старухи. В Мишкино приехали и остановились у нее Софья Ильинична Аралова (жена известного Семена Ивановича Аралова) и Зинаида Ильинична - сестры Евгении Ильиничны и тети Оли. Поместились они в большой дедовой кухне. Лесник не возражал, но сказал:”Временно”. Это очень выручило Марусю, которую их приезд сильно напугал. Вечером, когда мы с ней пошли за водой, она сказала: ”Не хватало мне еще двух старух”. Сестры были дамы приятные во всех отношениях, но нам они были совсем ни к чему. Я чувствовала, что им не понравилось мое присутствие в семье Пузицких. Софья Ильинична, лет 50-55, была еще весьма представительной и важной дамой со следами былой привлекательности - типичная советская барыня из интеллигентных, с некоторыми признаками мещанской мелочности. Каждый день она преподносила 2 шоколадные конфеты Леше и Жене. Однако Женя тут же отбирал конфету у Леши и 2 конфеты делил на 3 части (для Наташи). Зинаида Ильинична, старшая из сестер Флериных, врач, была проще и более приветливой. Во время их пребывания произошел маленький скандал. Я домывала пол в нашей комнате. Бабушка, Евгения Ильинична, с суровым выражением на желто-коричневом лице неподвижно сидела на своей постели (кстати сказать, одной из лучших в нашей комнате). Моя Наташка подбежала к ней и ручонкой дотронулась до ее руки. Бабка палкой оттолкнула ее так, что Наташка упала и заревела. Тут Женька накинулся на Евгению Ильиничну. Я не видела, толкнул ли он бабушку или ударил, потому что поднимала плакавшую Наташу. Бабка взвизгнула и выскочила в кухню жаловаться сестрам. Все 4 старухи зашумели, закричали на Женьку, назвали его скверным мерзавцем и т.д. Женька схватил свое пальтишко и выскочил на улицу. В это время пришла на обед Маруся и выслушала жалобы на Женьку, высказанные ей в самых резких тонах (даже тетей Олей). Появившемуся в этот момент Жене Маруся залепила пощечину и отлупила. Вечером я рассказала Марусе, почему Женя накинулся на бабку, и она пожалела, что залепила ему пощечину. ”Маленький негодяй с благородным сердцем”, - тихо сказала она. Так называла Женю тетя Нина (моя старшая сестра). Некоторое время после этого происшествия Маруся была холодна с тетей Олей. Они помирились, когда сестры переехали на другую квартиру, и тетя Оля сказала Марусе, что очень этим довольна. Софья Ильинична и Зинаида Ильинична прожили в Мишкино до середины февраля и у нас почти не бывали. В феврале за ними приехал сын Софьи Ильиничны и увез обеих в Ташкент.
С 1-го декабря я стала работать в сельсовете секретарем. С утра я отводила Лешу и Наташу в детский сад и шла в сельсовет, расположенный в центре Мишкина. Работа у меня была ужасно нудная, в основном регистрация браков, рождений и смерти. Посетителей было мало, а кроме регистрации и выписывания справок, делать мне было нечего. Председатель сельсовета - румяная разбитная женщина лет 40, появлялась в сельсовете довольно редко. Когда она появлялась, тут же приходил толстощекий веселый майор с рукой на перевязи. Он, по-видимому, ухаживал за хозяйкой сельсовета, но частично уделял внимание и мне, что весьма не нравилось моей начальнице.
Уже с середины декабря у нас стало голодновато. Картошка изчезала с исключительной быстротой, несмотря на героическую экономию тети Оли. Кто-то сообщил Марусе, что колхоз в Такташах уже расплатился с жившими там эвакуированными. И Женя, и Маруся летом работали в колхозе. И вот мы с Женей отправились в Такташи. День выдался ясный, не очень морозный- градусов 20-23. Мы шли быстро и бодро, но уже в начале пути съели взятые с собой 600 г хлеба. Сперва мы шли через лес, утопающий в сугробах, затем дорога потянулась через белые полотна полей, ярко сверкающих под лучами холодного зимнего солнца. Я давно не была в деревне и местность вокруг напоминала мне детство. ”Совсем было бы здорово, если бы идти на лыжах!”-сказал Женя. По дороге он мечтательно говорил: ”Вот бы полпуда пшеницы нам дали, да 3 кг гороха”. Не разочаровывая его, я думала:”Хотя бы картошки дали!” Когда наш оживленный разговор был исчерпан, Женя пошел немного вперед. В небольшой роще он остановился, дожидаясь меня. Когда я подошла к нему, спросил: ”Ты, тетя Аня, хочешь курить?” Я сказала, что хочу очень. Тогда он достал кусочки газеты, вынул из кармана махорку и свернул две папиросы. "Ты только маме не говори, что я курю”, -попросил он. Я помолчала - был он худенький, бледный, большеглазый мальчонка 11 лет, успевший уже поработать в колхозе, на лесозаготовках и дома рубивший дрова и таскавший воду, как многие, многие дети его лет в это тяжелое время. В деревне мы сразу пошли к бывшей квартирной хозяйке Пузицких. Встретила она нас хорошо и даже накормила борщом и картошкой. Пообедав, Женя побежал в сельсовет, пришел очень расстроенный и злой. Он действительно получил 16 кг, но не пшеницы, не гороха, а вики.
Маруся прожила в Москве с Лешей и домработницей Феней. Хотя впоследствии эта Феня, оставленная в квартире Пузицких для охраны их имущества, наиболее ценные вещи использовала для своих целей, Маруся ее ничуть не винила - была война и был голод, а в те полные тревоги дни Феня мне очень помогала - говорила Маруся. Володя забегал редко, я боялась даже на минуту оставить Лешу, так что за продуктами в магазин бегала Феня. Была она бесстрашной и очень смешливой. Ее коротенькие рассказы о жизни москвичей в очередях и бомбоубежищах были полны необычного горького юмора. Прибегает домой из метро, в котором пережидала тревогу, и рассказывает, заливаясь смехом:”Ой, Мария Сергеевна, в метро рядом со мной сидела толстая девка, у нее в руке был кулек с сахаром, так она со страха, верно, кусок за куском грызла - слопала с полкило.” Другой раз, давясь от смеха, рассказывает:”Одна тетка в метро вошла и кричит, вопит, что у нее ноги отнялись, а оказалось, что она в одну штанину обе ноги впихнула.” И все это было Фене смешно, даже то, как она увидела, что в доме, где одна стена была разрушена бомбой, виднелась комната, в которую вошел молодой человек в спецовке и лег спать, не обращая внимания на глазевшую на него толпу. Маруся сказала: ”Феня, это не смешно, а грустно - человек пришел с работы, может, двое суток не спал, что же ему оставалось делать?” На это Феня ответила: ”Ну, Мария Сергеевна, если не смеяться, совсем горько будет”. Однажды Маруся чуть-чуть пострадала от бомбежки. Случилось это так: одна ее приятельница, жившая в другом переулке, почти рядом с домом Пузицких, предложила Марусе ночевать в ее квартире. Она уверила Марусю, что в ее доме много безопасней, так как окна у нее выходят во двор и имеется хорошее бомбоубежище. Маруся согласилась, потому что деревянный и хилый домишко Пузицких во время бомбежки или артобстрела метался и дрожал. Знакомая оставила Марусе ключи от квартиры, и две ночи Маруся и Леша спокойно спали в большой светлой комнате. На третью ночь Маруся проснулась от страшного взрыва. Со звоном посыпались стекла из окон, в лицо плеснуло чем-то мокрым. Схватив Лешу, спавшего в тревожные дни почти одетым, Маруся выскочила на улицу. Было темно, Лешка испуганно хныкал, до объявления отбоя Маруся боялась к нему притронуться, думая, что то мокрое, что плеснуло ей в лицо, была кровь сынишки. После отбоя побежала домой, даже не закрыв дверь в квартире приятельницы. Феня, открыв им дверь, залилась смехом. Лица Маруси и Лешеньки были ярко лиловыми. Оказалось, что разбилась бутылка с чернилами, и взрывной волной чернила плеснуло в лица спящим. Отмывались долго, мылом, одеколоном и спиртом. Наконец, к дню отъезда из Москвы отмылись и Леша и Маруся.
Тяжелые, унылые годы эвакуации. О них, этих годах, даже писатели не написали больших романов, разве что небольшие повести. Да и не было в них, в этих годах, ничего увлекательного, кроме самоотверженного труда, борьбы с трудностями быта и тяжелых беспокойных мыслей о близких на фронте.
К Марусе я с маленькой дочкой приехала в конце октября. В это время Маруся с семьей уже выбралась из деревни Такташи в районный центр Мишкино. Здесь она поступила на работу лаборантом в военный госпиталь. С жильем устроилась неплохо - в доме лесника. Одна из комнат - горница - была им предоставлена полностью, вторая огромная комната (кухня), где стояла высокая печь с лежанкой, была оставлена хозяином для себя. Но так как после смерти своей жены дед-лесник почти не жил в Мишкине, это помещение находилось тоже в распоряжении Марусиной семьи. В первый месяц, когда Маруся переехаала в Мишкино, жена лесника - старуха тяжело болела. Ухаживали за ней Маруся и тетя Оля. Чтобы облегчить страдания больной, Маруся доставала ей лекарства. Умирая, бабка просила мужа: ”Ты Марию Сергеевну не обижай, пусть до конца войны у нас живет”. Дед обещал, но обещание свое не выполнил, но об этом позже.
Первые дни до ноябрьских праздников на рынке в Мишкино было полно всяких продуктов. Я сразу после своего приезда попросила Марусю пойти на рынок и что-нибудь купить на те 800 руб., которые у меня были. Мы купили на эти деньги банку меда и около килограмма русского масла. Купили как раз вовремя, потому что после праздников рынок опустел, на деньги уже ничего нельзя было купить. Если и появлялись там редкие продавцы, то вместо монет шел обмен. Меняли все, что имели, начиная с меховых шубок и отрезов, кончая шелковыми чулками и бюстгальтерами. Помню,что за бюстгальтер давали 2 яйца. В ноябре и начале декабря мы еще не занимались этим обменом. Маруся закупила 4 мешка картошки, запаслась русским маслом (около 1 кг), салом и мясными консервами. В ноябре я не работала. Моей обязанностью было пилить с Женей дрова, мыть пол и ходить в магазин за хлебом. Если писать правдиво, то нас - эвакуированных - местное население в большинстве недолюбливало или прямо сказать - не любило. Возможно, потому, что в этих местах жило много раскулаченных, но вернее оттого, что эвакуированные осложнили их быт, заселили квартиры и пользовались некоторыми привилегиями. Хлеб мы получали в другом магазине, где очередь не была слишком большой. Даже наш хозяин, дед-лесник, в общем не питавший вражды к своим постояльцам и как будто уважавший Марусю, когда приезжал и видел только что вымытый мной пол, презрительно говорил :”Москвичи - свиньи, полы не умеют мыть”. В первый раз я промолчала, но в следующий раз ответила деду так: ”Хотя мы и не умеем мыть полы так, чтобы они блестели, но зато у нас вшей нет”. На это дед заявил: ”Ну, что там вошь, она животная чистая, если не с больного”. Но вообще-то деда я боялась и держалась с ним с заискивающей почтительностью. Уезжая, дед постоянно предупреждал: ”Ведра берегите - они нонче, что серебряные - нигде не купишь”. И вот в один очень морозный, но пасмурный день, я уронила ведро в колодец (видимо, плохо привязала его к веревке). Перепуганная стояла я у колодца и чуть не плакала. Какая-то женщина посоветовала:”Беги за кошкой”. Я не поняла, почему за кошкой, и чем мне может помочь какая-то кошка. К счастью, к колодцу подошла Маруся и, узнав о моей беде, пошла к соседу и взяла у него особый багор с крючками на конце, который и величался кошкой. Ведро мы с ней вытащили.
Уже в начале ноября на бедную Марусю свалились еще две старухи. В Мишкино приехали и остановились у нее Софья Ильинична Аралова (жена известного Семена Ивановича Аралова) и Зинаида Ильинична - сестры Евгении Ильиничны и тети Оли. Поместились они в большой дедовой кухне. Лесник не возражал, но сказал:”Временно”. Это очень выручило Марусю, которую их приезд сильно напугал. Вечером, когда мы с ней пошли за водой, она сказала: ”Не хватало мне еще двух старух”. Сестры были дамы приятные во всех отношениях, но нам они были совсем ни к чему. Я чувствовала, что им не понравилось мое присутствие в семье Пузицких. Софья Ильинична, лет 50-55, была еще весьма представительной и важной дамой со следами былой привлекательности - типичная советская барыня из интеллигентных, с некоторыми признаками мещанской мелочности. Каждый день она преподносила 2 шоколадные конфеты Леше и Жене. Однако Женя тут же отбирал конфету у Леши и 2 конфеты делил на 3 части (для Наташи). Зинаида Ильинична, старшая из сестер Флериных, врач, была проще и более приветливой. Во время их пребывания произошел маленький скандал. Я домывала пол в нашей комнате. Бабушка, Евгения Ильинична, с суровым выражением на желто-коричневом лице неподвижно сидела на своей постели (кстати сказать, одной из лучших в нашей комнате). Моя Наташка подбежала к ней и ручонкой дотронулась до ее руки. Бабка палкой оттолкнула ее так, что Наташка упала и заревела. Тут Женька накинулся на Евгению Ильиничну. Я не видела, толкнул ли он бабушку или ударил, потому что поднимала плакавшую Наташу. Бабка взвизгнула и выскочила в кухню жаловаться сестрам. Все 4 старухи зашумели, закричали на Женьку, назвали его скверным мерзавцем и т.д. Женька схватил свое пальтишко и выскочил на улицу. В это время пришла на обед Маруся и выслушала жалобы на Женьку, высказанные ей в самых резких тонах (даже тетей Олей). Появившемуся в этот момент Жене Маруся залепила пощечину и отлупила. Вечером я рассказала Марусе, почему Женя накинулся на бабку, и она пожалела, что залепила ему пощечину. ”Маленький негодяй с благородным сердцем”, - тихо сказала она. Так называла Женю тетя Нина (моя старшая сестра). Некоторое время после этого происшествия Маруся была холодна с тетей Олей. Они помирились, когда сестры переехали на другую квартиру, и тетя Оля сказала Марусе, что очень этим довольна. Софья Ильинична и Зинаида Ильинична прожили в Мишкино до середины февраля и у нас почти не бывали. В феврале за ними приехал сын Софьи Ильиничны и увез обеих в Ташкент.
С 1-го декабря я стала работать в сельсовете секретарем. С утра я отводила Лешу и Наташу в детский сад и шла в сельсовет, расположенный в центре Мишкина. Работа у меня была ужасно нудная, в основном регистрация браков, рождений и смерти. Посетителей было мало, а кроме регистрации и выписывания справок, делать мне было нечего. Председатель сельсовета - румяная разбитная женщина лет 40, появлялась в сельсовете довольно редко. Когда она появлялась, тут же приходил толстощекий веселый майор с рукой на перевязи. Он, по-видимому, ухаживал за хозяйкой сельсовета, но частично уделял внимание и мне, что весьма не нравилось моей начальнице.
Уже с середины декабря у нас стало голодновато. Картошка изчезала с исключительной быстротой, несмотря на героическую экономию тети Оли. Кто-то сообщил Марусе, что колхоз в Такташах уже расплатился с жившими там эвакуированными. И Женя, и Маруся летом работали в колхозе. И вот мы с Женей отправились в Такташи. День выдался ясный, не очень морозный- градусов 20-23. Мы шли быстро и бодро, но уже в начале пути съели взятые с собой 600 г хлеба. Сперва мы шли через лес, утопающий в сугробах, затем дорога потянулась через белые полотна полей, ярко сверкающих под лучами холодного зимнего солнца. Я давно не была в деревне и местность вокруг напоминала мне детство. ”Совсем было бы здорово, если бы идти на лыжах!”-сказал Женя. По дороге он мечтательно говорил: ”Вот бы полпуда пшеницы нам дали, да 3 кг гороха”. Не разочаровывая его, я думала:”Хотя бы картошки дали!” Когда наш оживленный разговор был исчерпан, Женя пошел немного вперед. В небольшой роще он остановился, дожидаясь меня. Когда я подошла к нему, спросил: ”Ты, тетя Аня, хочешь курить?” Я сказала, что хочу очень. Тогда он достал кусочки газеты, вынул из кармана махорку и свернул две папиросы. "Ты только маме не говори, что я курю”, -попросил он. Я помолчала - был он худенький, бледный, большеглазый мальчонка 11 лет, успевший уже поработать в колхозе, на лесозаготовках и дома рубивший дрова и таскавший воду, как многие, многие дети его лет в это тяжелое время. В деревне мы сразу пошли к бывшей квартирной хозяйке Пузицких. Встретила она нас хорошо и даже накормила борщом и картошкой. Пообедав, Женя побежал в сельсовет, пришел очень расстроенный и злой. Он действительно получил 16 кг, но не пшеницы, не гороха, а вики.