В городе ходили слухи, что от различных банд анархистов, зеленых, махновцев и прочих Почеп спасают старые евреи. Будто, узнав через знакомых телеграфистов о приезде в город банды, они, старые евреи, собирают кой-какое золотишко и подкупают станционное начальство. В результате, при остановке поезда вагон, в котором едут непрошенные гости, оказывается наглухо запертым. Правда, однажды был случай, когда в город прорвался отряд карателей-анархистов, под предводительством атамана Сипуна, пробыл в городе 1,5-2 часа и уехал, не причинив никакого вреда. Марусины подружки шутили: ”На этот раз город спасли не евреи, а Маруся”. В этот вечер молодежь собралась в клубе железнодорожников. Маруся была в белом полотняном платьице с черным бархатным пояском. На ногах у нее были хорошенькие белые парусиновые туфельки на веревочных подошвах. В то время парусиновые туфли на веревочных подошвах часто шили сами, купив соответствующие ноге колодки. Туфельки Марусе сшил знакомый мамин сапожник, и они выглядели весьма изящно. В таком наряде, юная и хорошенькая, Маруся должна была встретить какого-либо князя Андрея из Красной Армии, но увы, ее кавалером на этом вечере оказался сам атаман Сипун. В этот вечер народа в клубе собралось немного, кавалеров почти не было. Девушки танцевали шерочка с машерочкой. Старый музыкант уныло играл попеременно:вальс, польку или краковяк. Неожиданно в зал вошел кто-то из служащих клуба и встревожено объявил, что сюда идет карательный отряд батьки Сипуна. Испуганные барышни, прекратив танцы, столпились у стенки. Выхода для отступления не было, в зал вошел атаман карательного отряда со своими бойцами в составе 6-7 человек. С виду грозный атаман, был неприметный, белобрысый, чуть кривоногий мужчина, весь, как рождественская елка, обвешанный оружием. Войдя в зал, бойцы уселись у стенки на пол и тут же задымили махоркой, а сам атаман, приказав музыканту играть русскую, вытащил из группы испуганных барышень Марусю, пустился в пляс. Плясал он самозабвенно, выкидывал акробатические коленца и прыжки, волчком крутился вприсядку и лихо отбивал чечетку. Маруся бабочкой порхала вокруг него и отчаянно боялась, что какая-нибудь гранатка или бомбочка, подвешенная к поясу Сапуна, вдруг не выдержит его стремительных прыжков и взорвется. Тем не менее танцевала она отлично и от страха и оттого, что очень любила танцевать. Наконец Сипун выдохся, вышел в вестибюль и разлегся на каменном полу. Лида, заглянувшая в вестибюль, шепотом объявила подругам:”Сипун разлагается”. Девчонки захихикали. Музыкант вяло заиграл вальс. Две-три пары нерешительно закружились. Спутники Сипуна продолжали сидеть на полу вдоль стены и курить махорку. Минут через 20 Сипун опять вошел в зал, приказал музыканту играть гопака и вновь вытащил Марусю, тщетно пытавшуюся спрятаться за спины подруг. Потанцевав в том же темпе и гопака, Сипун поклонился Марусе, кивнул своим ребятам и вышел с ними из клуба. Несколько погодя из клуба высыпала молодежь, хохоча и добродушно подсмеиваясь над Марусей. Лида острила:”Наша Мэри была похожа на черную мушку в сметане, над которой кружился паук”.
За два года, прожитых в Почепе, наша семья часто меняла квартиры. Причины переездов были обычные: то наша большая семья не подходила хозяевам, то хозяева нам не подходили. Последняя снятая нами квартира, которую я помню хорошо, находилась в центре города, на базарной площади, против городской пожарной каланчи. Здесь мы снимали полдома, совершенно отделенного от хозяев. Хозяином дома был старый еврей, добродушный, глуповатый старик в ермолке и с пейсами, как и полагалось быть местечковому еврею. Большую часть дня он проводил в молитвах. Утром в полдень и вечером за тонкой стенкой, разделявшей нашу и хозяйскую половины, слышалось монотонное бормотание и это был единственный недостаток нашей квартиры. Иногда хозяин выходил во дворик, садился на скамеечку и филосовски изрекал что-то вроде: ”И куды ж эта земля девается, когда в нее палка втыкается!” Жены его почти никогда не было дома, так как она уходила к замужней дочери нянчить внуков, а младший их сын Хаим, длиннолицый, смуглый юноша, запомнился лишь тем, что в школе по два года сидел в одном классе и тем, что соседские еврейские мальчишки дразнили его какой-то непонятной дразнилкой на еврейском языке. В это время каждому члену нашей семьи , кроме меня, которая была еще мала, приходилось нести какие-то хозяйственные обязанности. Марусиной обязанностью было стирать и ходить за водой к колодцу, находившемуся напротив нашего дома рядом с пожарной. Она носила воду в ведрах на коромысле ловко, как деревенские девушки и была очень мила. Дежурные молодые пожарники заигрывали с ней, отпуская с вышки комплименты и шутки. Помню, я попросила Марусю научить и меня носить воду на коромысле. Она налила 2 ведра, наполовину наполнив их, и положила коромысло мне на плечо. Я сделала два шага и свалилась, расплескав воду. Маруся, смеясь, сказала, что мне следует еще 3 года расти, а потом я обязательно научусь. Вечера Маруся проводила с подругами и редко бывала дома.
Такой же близкой подругой Маруси, как и Лида Л., была Лора К.
Это была прелестная девушка с глазами, похожими на лесные фиалки. Помню, я считала, что Лорочка самая красивая девушка в г. Почепе, хотя вокруг моих сестер вертелось немало хорошеньких и красивых девиц. Социальное происхождение Лорочки было не лучше Марусиного. Родители ее были дворяне. До революции Лора училась в институте благородных девиц, умела выражать недовольство легким поднятием правой бровки, хотя об институтках сложилось мнение, что они сентиментальны и жеманны, ни в малейшей степени не обладала этими качествами, а была очень простой и доброй девушкой, с юмором, характерным для всей их компании.
Весна 1920 г. - пора увлечений. У Лоры - настоящий юношеский роман с молодым человеком "своего круга”. За Марусей усиленно ухаживал Коля К. - красивый парень, работник исполкома, из первых комсомольцев. Вспоминая о нем, Маруся говорила:”Пожалуй, я еще не была влюблена, но Николай мне нравился и мне было лестно, что такой красивый парень выделил меня среди многих увлеченных им девушек”.
Эти две пары проводили время одной компанией, ходили вместе в кино, гуляли в городском парке, где, разделившись на пары, усаживались на соседних скамеечках.”Мы с Николаем, - говорила Маруся, - задушевно беседовали обо всем на свете, иногда спорили, и свое увлечение мной он выражал только нежными намеками или робким пожатием руки”.Для развлечений в Почепе, кроме городского парка, была одна маленькая частная кондитерская и только один кинотеатр. Театров не было совсем. Поэтому почепская молодежь увлеченно ставила любительские спектакли в зале здания бывшей женской гимназии, или в клубе железнодорожников. В праздники в этих помещениях проводились вечера или, как тогда называли, балы с танцами и буфетом. На один из таких балов, затягивающихся обычно допоздна, Лорочку и Марусю отпустили, но только в сопровождении родственника Калатухиных доктора Чельного. Находясь под его наблюдением, девушки чувствовали себя неловко, тем более, что их кавалеры не подозревали контроля. Воспользовавшись моментом, когда доктор увлеченно беседовал с молоденькой учительницей, девушки увлекли молодых людей в комнату, устроенную под зимний садик. Там было очень уютно, у стен стояли елки, покрытые белой ватой, сверкающей блестками слюды. Небольшой фонарик как лунный серпик, бросал в комнату слабый голубоватый свет. Как и в парке, парочки уселись в разных концах комнаты на скамейки, покрытые белым материалом под сугробы. Здесь их скоро засек доктор, очень сухо объявивший им, что пора домой. Впоследствии девушки вспоминали этот инцидент со свойственным им юмором и смехом. В это время Маруся не работала. В "конском отделе” произошло сокращение, и она была уволена. Но еще до увольнения с ней произошел неприятный , но курьезный случай, вследствие которого начальник отдела и вовсе возненавидел своих помощниц. Надо было срочно составить несколько списков мобилизованных лошадей (машинисток свободных не было).Списки следовало писать от руки под копирку. Начальник начал диктовать: ”Конь гнедой с тавром. Обратно конь гнедой с тавром. Кобыла сивая без тавра. Обратно кобыла сивая с тавром и т.д. Маруся испуганным шепотом спросила Лиду:”Как писать?” Лида, лукаво усмехнувшись, но искренно ответила: ”Как диктует”. За списки с беспрерывным повторением "обратно конь, обратно кобыла” начальнику конского отдела здорово нагорело от начальства. Свою обиду за этот выговор он полностью возместил на девчонках.
Последние полтора года нашей жизни в Почепе были очень тревожными. Начались аресты, высылки из города, были составлены списки заложников из семей бывших. Из нашей семьи в эти списки попала только одна Маруся. Маму кто-то из ее многочисленных пациентов защитил, Нина уехала, а Наташа не была дочкой помещика. Узнав об этом, Настя через своего мужа-комиссара послала Марусе вызов в г.Харьков и литер на проезд. Настя, как дочь рабочего, быстро продвигалась по службе. В 19 лет она была в партии и имела ответственную работу как снабженец военных госпиталей. Она часто выезжала в командировки и где-то под Унечей, добиваясь,чтобы ей выделили солдат для пилки и рубки дров на выделенной для госпиталя делянке, она стукнула кулачком по столу, за которым сидел молодой комиссар Савельев и покорила его сердце. Скоро она стала его женой. Как-то в кино я видела случай, аналогичный происшествию из жизни Насти. Ее муж Иван Ф. Савельев был направлен на подпольную работу в Ростов, из которого отступали красные. Настя поехала с ним. Случилось так, что поезд, в котором они ехали, преждевременно захватили белые. Настя уговорила Ив.Ф. лечь на верхнюю полку и укрыла его своим пальто. Входящих в вагон белых офицеров она встретила с милой улыбкой вполне светской дамы. Сказала, что едет на юг, бежит от большевиков, но у нее беда, так как брат заболел, возможно тиф. Оставшуюся до места назначения дорогу Настя пела под гитару, кокетничала с офицерами и рассказывала им о Васьковских обитателях, назвавшись двоюродной сестрой Нины и Наташи.”Я чувствовала себя как паяц, переживающий горе и вынужденный смеяться, " - говорила она. Свою роль она сыграла так хорошо, что ни одному офицеру не показалась подозрительной. При выходе из поезда, в городе, уже занятом белыми, Настю ждало ещё одно испытание. "Хорошо, что Ив.Ф. шёл немного впереди меня, - рассказывала она. - Совершенно, как снег на голову, ко мне подскочил Ванечка Кудрявцев в форме белого офицера (товарищ моего брата Гриши). "Настенька, неужели это ты, здесь, ведь ходили слухи, что ты вышла замуж за красного комиссара!” - воскликнул он. Помертвев от страха, но всё же выдавив кислую улыбку, Настя ответила: "Вести недостоверные, это Наташа вышла замуж за красного комиссара, а я, как вам известно, Ванечка, невеста Сергея”. Чтобы отделаться от Ванечки, Настя попросила его принести ей лимонад из офицерского буфета, сказав, что её всю дорогу томит жажда, и она чувствует себя очень плохо. Молодой офицер тотчас же побежал выполнять её просьбу, а Настя кинулась догонять Ив.Ф. Избавившись, таким образом, от опасного знакомства, Савельевы поспешно взяли извозчика и благополучно уехали на явочную квартиру.
В 1921 г. И.Ф.Савельев занимал в Харькове ответственный пост и был членом УК ЦК. С его помощью Настя выхлопотала товарный вагон для переезда нашей семьи в Харьков. Сопровождать этот вагон вызвался мой отец. В это время он, после контузии, демобилизовался из армии и, списавшись с Савельевым, вместе со старшей моей сестрой Ниной приехал в Харьков. Нина жила у Савельевых, а отец устроился на работу комендантом в каком-то скромном общежитии. Ему предлагали большую и ответственную работу, кажется, каким-то начальником по снабжению города, но он отказался, сказав, что не желает видеть, как воруют леденцы.
В Красную Армию Будённого он попал случайно, но с убеждением в справедливости совершающегося переворота. Выехав из Почепа в Ростов-на-Дону, он устроился на работу швейцаром в одной из гостиниц города. Почему мой отец, высоко интеллигентный и образованный человек, пошёл на эту работу - одному богу известно. Там ему удалось оказать услугу одному коммунисту - комиссару, остановившемуся в этой гостинице, с которым он очень подружился. Когда белые заняли город, этот комиссар скрывался в комнатке швейцара-помещика. При разговоре с жандармами, проверявшими всех живущих в гостинице, отец употреблял французские фразы и жаловался на большевиков, изгнавших его из собственного имения. Естественно, что жандармам и в голову не приходило, что в комнате швейцара-дворянина скрывается большевик. Когда красные снова заняли город, скрывавшийся у отца комиссар (к сожалению, не помню его фамилии, хотя знаю, что он был другом Подвойского), предложил отцу вступить в армию Будённого. Отец мой искренне возмущался диким и разгульным поведением офицеров белой армии и не заставил себя упрашивать, тем более, что работа, которая была ему предложена, состояла в осмотре и отборе лошадей, годных к боевым наступлениям. Таким образом в Почеп он ехал с отличными характеристиками его работы с подписью самого Буденного и уже не опасался своего прошлого, тем более, что в Почепе у него были многочисленные друзья- преимущественно евреи. Выехали из Почепа только мама, отец и я. Мама поехала ненадолго, передать меня на попечение старшей сестры Нины, а также выяснить целесообразность переезда в Харьков всей семьи. О жизни Маруси в Харькове я знаю очень мало. Помню, что она где-то работала, потом болела сыпным тифом, стала кудрявой и очень хорошенькой. Оставаться после болезни в Харькове категорически отказалась, так как стала тяготиться поведением Насти, ставшей деспотичной и властной. Из Харькова она уехала вместе с мамой и вскоре за ними уехали из Харькова и я с Ниной и мой отец. Через некоторое время в Москву переехали и Савельевы.
Из Почепа мама написала письмо своей подруге Е.П.Эйгес в Москву. В письме спрашивала ее, может ли она, Е.П., помочь Нине устроиться на работу, а Марусю приютить до поступления ее в Университет. Екатерина Петровна ответила, что рада будет помочь маме. Первой выехала в Москву в начале 1922 года Нина. Маруся выехала летом и перед экзаменами целый месяц жила у Эйгесов. В то время сдавать экзамены было нетрудно. Рабочая молодежь поступала в Рабфаки и поэтому социальных преград для поступления в Университет детей интеллигенции не было. Профессора на экзаменах задавали легкие вопросы и почти никого не проваливали.
Московские друзья или родственники Колотухиных устроили Лорочке комнату на Трубном переулке почти рядом с Плющихой. Лорина мать - Неонила Николаевна предложила Марусе жить в этой комнате вместе с Лорой. Конечно Маруся согласилась. Вскоре к ним присоединилась и Лида Л. В 16-метровой комнате, в большой коммунальной квартире поселились три хорошенькие девушки-студентки. Старшая моя сестра Нина говорила: ”Плющихинский букет - ландыш, фиалка и маргаритка - Маруся, Лора и Лида. Хотя дом, в котором жили девушки, был на Трубном переулке, все их знакомые, собираясь к ним в гости, говорили: ”Едем на Плющиху”. Так говорят и до сих пор. Кроме самих хозяек в плющихинской комнате почти беспрерывно обитали временные жильцы - сестры,подруги,земляки, или знакомые земляков. Однажды пришел с просьбой остановиться у девушек дня на два старенький попик из земляков. Хозяйки застыли от страха, но гостя приняли радушно. Этот попик приехал в Москву к племяннику - ответственному работнику, с жалобой, будто у него незаконно реквизировали не то козу, не то корову, хотя он настоящий бедняк, обремененный семьей. Родственник обещал помочь ему передать его жалобу по соответствующему адресу, но оставить у себя побоялся. Имея от земляков адрес наших девиц, попик пришел на Плющиху. Спать его девушки уложили на стол и почти всю ночь хихикали, поглядывая на рыженькую косицу, торчавшую из-под байкового одеяла. Уезжая, гость оставил девушкам большой кусок украинского сала и 2 кольца колбасы, что было очень кстати. Питались девушки общим котлом - посылками из дома, студенческими талонами на обеды в столовой на Грибоедовском переулке. Денег почти никогда не было, а гости и друзья приходили почти ежедневно. Жили весело в стиле богемы, но без секса, сексуальных развлечений, без увлечения джазами, фокстротами, импортом и проч. Собирались компании, вели разговоры на различные темы - филосовские, политические или житейские, обсуждали театральные постановки, которые смотрели обычно с высоты галерки и романы новых советских писателей, увлекались поэтами, особенно Есениным, спорили о поэзии Маяковского, которую не все понимали и , конечно, шутили. Во всех беседах искрился юмор, свойственный хозяйкам и их знакомым. Чтобы не беспокоить соседей по квартире, молоденькие хозяйки и их друзья влезали в комнату через окно по пожарной лестнице. Однажды этим же входом воспользовались и воры, по-видимому, беспризорники. В ночь их посещения Лоры не было дома и Лида с Марусей спали одни, спали крепко. Проснувшись утром, Лида ворчливо крикнула: ”Маруся, ты зачем стянула с меня одеяло?!” Разбуженная Маруся сонно возражала:”Ничего я с тебя не стаскивала!”Окончательно проснувшись, девушки увидели, что ночью к ним забрались воры, утащив все, что было лучшего из их имущества: одеяло пуховое, Марусин новый костюм, Лидины платья, Лорино английское пальто и другие наиболее ценные вещи. Забрали все это аккуратно, не потревожив сна хозяек. Оделись девушки кое-как в старые Лорины платья, причем Лида, бывшая гораздо полнее подруг, в Лорино платье еле влезла. Одевшись, пошли в милицию. Маруся, посматривая на Лиду, еле втиснутую в узкое платье, всю дорогу умирала от хохота, хохотала и в милиции. Лида возмущенно сказала милиционеру :”Это она с горя помешалась”.Через два дня после кражи к девушкам зашел молоденький курносый милиционер с круглым мальчишеским лицом. Посмотрев в окно, строго сказал: ”Окна надо на ночь запирать, гражданки !”Когда он уходил, Лида машинально выпалила: ”До свидания, заходите”. Представитель уголовного розыска, удивленно посмотрев на нее, сказал:”Что ж, скуки ради зайдем!” После чего девушки со смехом часто употребляли это выражение "Что ж, скуки ради зайдем!”
Присылаемые родными посылки состояли, обычно, из пшена, сала, колбас и яблок. Яблоки присылались в больших ящиках. Ящик с яблоками ставился за дверью комнаты. Иногда вечером слышался шорох стружек. Лора испуганно шептала: ”Не выходите никто, Ивка крадет яблоки, не надо смущать старика!” Ивка - Иван Константинович Кирсанов, один из жильцов коммунальной квартиры. В общем, жильцы в квартире к девушкам относились хорошо. Тот же старик Кирсанов безропотно открывал двери на звонки многочисленных знакомых девочек, не знавших вход через окно. Коммунальных конфликтов почти не было. Немножко обижал их один из жильцов, бывший владелец всей квартиры, в прошлом генерал-прокурор Недригаев Ив.Федорович - уже довольно глубокий старик. Не стесняясь присутствующих в комнате девушек, молодых людей, иногда не постучав, он входил к ним и чуть шепелявя говорил: ”Тевушки, в туалете опять мокло”.Однажды, очень разозлившись, Лида ответила ему дерзко: ”Мы еще не достигли возраста, когда бывает недержание мочи”. Но обычно терпели.
Иногда, когда не было ни посылок, ни денег, девушки ходили подкормиться к родственникам или знакомым. Маруся ходила к Эйгесам. Катерина Петровна Эйгес - студенческая подруга моей матери. Она работала врачом в трех детских лесных школах (санаториях) в Палевшине, Сафонтиеве и Бабкино. Эти лесные школы находились в 7-8 км от станции Истра по Виндавской, ныне Рижской ж.д. Вспоминаю ее, Екатерину Петровну, в возрасте 45-48 лет - светлая шатенка с рыжинкой, глаза зеленоватые, на носу редкие веснушки, верхние передние зубы чуть-чуть выдаются вперед, но это ее не портит. Лицо очень милое, выразительное и доброе. Говорила Екатерина Петровна по-вологодски, упирая на "о”.Муж ее, Константин Романович Эйгес- крещеный еврей, музыкант-композитор. У Эйгесов было двое сыновей: старший Олег (по нашему Лель) - музыкант, младший Сергей - художник. Оба очень талантливые.
Старший сын Эйгесов, Олег Константинович, в последние годы работал преподавателем в Гнесинском музыкальном училище. Помимо того, что он чудесный пианист и композитор, Олег увлечен и живописью. Написанные им картины, по моему скромному мнению, не уступают по красочности и прелести многим картинам профессиональных художников. Работая преподавателем, Олег К. довольно часто давал концерты в домах-музеях Скрябина, Чайковского, в зале самого училища и в Доме Композиторов. Маруся очень любила музыку в исполнении Олега Эйгеса и почти всегда посещала его концерты. Младший сын Эйгесов Сергей, талантливый художник-портретист, был на фронте убит в июле 1944 г. Как и его старший брат, помимо своего таланта художника, Сергей имел прекрасный слух и часто по слуху наигрывал мелодии, так хорошо исполняемые его братом. Маруся в доме Эйгесов была как своя, как сестра. Вспоминая Е.П.Эйгес, часто говорила:”Только одна Е.П. помогла нашей семье, вытянула нас из Почепа и устроила на работу, и я всегда чту ее память.”
Действительно, Е.П.Эйгес устроила Нину и Машу на работу в санаторные школы и затем, по просьбе мамы, многих наших землячек и Марусиных подруг. Стараясь в чем-нибудь помочь моей матери, Е.П. предложила Марусе приходить к ним на московскую квартиру на Большой Молчановке обедать, но так как сама Е.П. большей частью жила в Полевшине, Маруся ходить туда часто стеснялась, хотя Константин Романович относился к ней с большой симпатией, и Анна Дмитриевна, экономка Эйгесов (одинокая женщина, приятельница Екатерины Петровны) встречала Марусю как члена семьи Эйгесов ( по распоряжению Е.П.).
По рассказам Маруси, первые 2 года студенческой жизни плющихинские девушки не очень серьезно относились к занятиям в Университете, часто пропускали лекции и обрастали хвостами, которые умудрялись сдавать друг за друга, что при бывшем тогда свободном расписании представлялось вполне возможным. Слишком много было интересного и увлекательного в Москве для провинциальных девушек -театры, музеи, новые книги, новые интересные знакомства, литературные диспутные вечера и поклонники. Один из поклонников Лоры, часто посещавший Плющиху, был очень красивый молодой человек, по мнению девиц, столь же глупый, сколь и красивый. Лора его терпеть не могла, но подруги ее шутя говорили, что этого поклонника следует терпеть для престижа из-за его красоты. За Марусей ухаживал некто из состоятельных, инженер или химик - не знаю. Марусе он не нравился, но она охотно ходила с ним в театр. Однажды в театре она неумышленно страшно обидела своего кавалера - из-за зуба. Один из передних зубов у Маруси висел, как говорится, на нитке. Несмотря на это, она пошла в театр Вахтангова, который очень любила. Ее спутник был не из молчаливых. Обычно он болтал не только в перерывах, но и во время действия. Маруся с этим мирилась. В этот раз в начале первого действия у нее выпал зуб - это была драма. Маруся стала молчаливой и угрюмой. Не замечая этого, он закидывал ее вопросами и совал в руки конфеты. Наконец, не выдержав, Маруся сказала довольно резко: ”Оставьте меня в покое, у меня выпал зуб”. После этого, извинившись, она ушла из театра до конца действия.
Был у Маруси еще один состоятельный поклонник - доцент, заведующий одной из лабораторий МГУ. Поскольку фамилии его я тоже не знаю, назову его 2. Маруся этого 2 терпеть не могла, говорила: ”У него потные руки и сальные комплименты”. Однажды, когда материальное положение девушек с Плющихи было весьма скверным, они большинством голосов (Лида и Лора) против одного Марусиного решили, что она, Маруся, должна спрятать гордость в сумочку и одолжить у 2 хотя бы 2 рубля. Поломав себе голову, выдумывая уважительную причину для этой просьбы, Маруся, задержавшись в своей лаборатории подольше, чем другие студенты, пошла в кабинет к 2 и, мужественно вытерпев крепкое пожатие его потной руки, покорно выслушав очередной плоский комплимент, робко попросила одолжить ей 2 рубля, так как она потеряла замок от дверей лаборатории, которую надо обязательно закрыть. 2 с удовольствием протянул ей червонец, но когда обрадованная Маруся уходила, воскликнул:”Дорогая Мэри, я совершенно забыл, что у меня есть лишний великолепный замок. Вам незачем идти покупать новый”, и с этими словами радостно протянул ей новенький блестящий замок. Червонец пришлось отдать. Когда Маруся, хмурая и злая, пришла домой и рассказала подругам о своей неудаче, ее рассказ был встречен дружным хохотом, тем более естественным, что на столе лежало два белых батона и полкило колбасы, принесенных кем-то из друзей-студентов. С зубами Маруся мучилась часто (плохие зубы - это фамильный дефект Лаврененко). Однажды у нее мучительно сильно болел зуб, возможно тот, который она впоследствии потеряла в театре. Лора решила повести Марусю к зубному врачу, к которому у нее была рекомендация от хороших знакомых. Для оплаты лечения решили взять 1,5 кг пшена. Так как под рукой не было мешочка, девушки насыпали пшено в чистый старый чулок, предварительно отрезав подошву и завязав низ чулка узлом. Получилась шелковая колбаса, начиненная крупой. Засунув ее в сумочку, Маруся и Лора отправились к врачу. Шикарная старинная квартира и комфортабельная приемная комната врача страшно смутили Марусю и, если бы не нестерпимая боль, она бы, наверное, сбежала. Шепотом спросила Лору: ”Отдавать пшено?” Лорочка пожала плечами. Зубной врач оказалась женщиной простой и добродушной. Пролечив Марусю минут 15 и положив ей в зуб мышьяк, она назначила ей визит через 2 дня. Пшено она приняла и зуб Марусе вылечила. В эти же годы в Москве пришла к Марусе и первая любовь.
Объектом ее увлечения был Константин Дмитриевич Б. - сын потомственных дворян. Был он очень изящен и красив, причем в его приятной внешности не было ни картинности, ни смазливости: лицо смуглое, глаза карие, удлиненные, нос прямой, рот небольшой, но и не маленький, волосы каштановые, красиво зачесанные вверх - внешность аристократическая. Говорил Костя слегка картавя. Маруся мне рассказывала, что Костя был единственным человеком, в которого она была по-настоящему сильно влюблена. Впрочем, роман ее с Костей закончился в зачаточном состоянии. Объяснения в любви были весьма туманные. Однажды, когда ехали к маме в Полевшину, стояли в открытом тамбуре вагона обнявшись и целовались, не замечая ветра, кидавшего им в лицо угольную пыль. В Полевшине гуляли, но большей частью в компании Марусиных подруг. Помню, как я и мои подружки-девчонки, прячась за кустами, тонкими голосами кричали: ”Маруся!”, передразнивая ее кавалера. Конец этого романа прошел как-то для всех незаметно, конечно, кроме самой Маруси, которая, как говорила, втайне очень переживала. Началом конца было неудавшееся свидание на Плющихе, назначенное на 7 часов вечера. В этот день после занятий Маруся ходила в парикмахерскую наводить красоту и очень торопилась не опоздать. Ждала 3 часа, но Костя не пришел. В половине десятого расстроенная Маруся пошла пройтись на Девичку. Уже темнело, в ветвях деревьев мигали лучи фонариков. Гуляющих было почему-то много. На одной из аллей она увидела идущую впереди пару - тоненькую фигурку Лорочки, подруги, с Костей. Маруся быстро свернула на другую аллею. ”Я, конечно, очень переживала,”-рассказывала она, - но у меня было повышенное чувство собственного достоинства и гордости, так что мои переживания никто не заметил. Мне стало ясно, что Костя флиртует на два фронта, ну а Лорочку признать своей соперницей я просто не могла, так как любила ее как сестру”.Вскоре Костя уехал, то ли по доносу, а, может , из-за неосторожных высказываний, он был выслан из Москвы за 100 км на 1-2 года и исключен из университета. Потом он женился на девушке с жилплощадью в Москве. Лесной институт закончил заочно. В Отечественную войну был на фронте минером, дошел до Берлина и стал вполне советским гражданином и хорошим инженером.
Впоследствии Лора мне говорила, что Косте Барковскому ни Маруся, ни она,Лора, ни даже комната не подходили. По ее словам, Костя, даже в то наше советское время, хотел жениться на девушке из очень родовитой и аристократической семьи, какой и была Н.Б. Такое желание породниться с аристократкой было весьма смешным, так как в те годы многие девушки из бывших охотно выходили замуж за красных командиров рабочего происхождения, а молодые люди из дворян женились на девушках из рабочей среды.
Последние годы, проведенные мной с Марусей, мы очень часто беседовали с ней, вспоминая минувшее время и ушедших близких и дорогих нам людей. Мы были очень откровенны друг с другом и делились как своими невзгодами, так и радостями. Беседуя, мы иногда спорили, но никогда не сорились. Я любила ее, пожалуй, больше всех мною потерянных близких, не считая мамы. Большей частью наши взгляды на жизнь и окружающих нас людей совпадали. Помню, как она говорила:”Я терпеть не могу мелких подлецов, не меньше, чем больших. Большой подлец все же знает, что он подлец, тогда как мелкий уверен, что он человек порядочный. Не люблю людей неблагодарных, хотя чувство благодарности свойственно только очень культурным людям или очень добрым. Большинство людей тяготиться своим долгом и быстро забывает тех, кто им помог. Но есть и мелкие подлецы, способные сделать пакость тому, кому они обязаны.Такой оказалась моя подруга Женя, поэтому я навсегда порвала с ней.”
Женя, приехав в Москву, нашла приют на Плющихе, так как знакомые, к которым она явилась, ее не согласились ни прописать, ни оставить в своей комнате. По просьбе Маруси мама через Екатерину Петровну Эйгес устроила Женю и дальнюю родственницу Лоры Ефросинью Прокофьевну воспитательницами в санаторные школы в Полевшине, где она работала сама и старшая моя сестра Наташа.
Полевшина - детский лесной санаторий, или, как тогда называли, лесная школа, располагался в бывшем имении помещика Карпова, в 2,5-3 км от деревни Максимовки и в 8-10 км от г. Воскресенска (ст.Истра). Почему это имение называлось Полевшина - неизвестно, возможно от исковерканного слова Полестино, так как следующая за Истрой станция назыавлась Новый Ерусалим. Здесь по 5,5 месяцев жили слабые, склонные к туберкулезу, дети рабочих. В зимний сезон они учились как в школе, проходя программу 3-го и 4-го классов. Дом, в котором располагался санаторий, был сравнительно небольшой, всего из 15 комнат. Крыльцо главного фасада, украшенное белыми деревянными колоннами, выходило на север. Напротив крыльца, за подъездной дорогой росли кусты сирени - масса сирени, белой и лиловой. С южной стороны была открытая веранда, вокруг которой росли кусты жасмина, дальше сад с целой аллеей цветочных клумб, преимущественно розы, лилии и левкои. С восточной стороны находилась застекленная терраса, мимо которой проходит длинная аллея молодых елок. Вокруг дома - парк, неприметно сливающийся с лесом. За садом и еловой аллеей - крутой спуск к старому заглохшему пруду, где место с заброшенным мостиком через ручей Вейка было похоже на картину Левитана. Места удивительно красивые. Маруся довольно часто приезжала в Полевшину, где проводила время с Женей и ее приятельницами из соседних лесных школ. Жене было лет 21-22 и, несмотря на свой длинный нос, она была очень эффектна - густые длинные до пояса пепельные волосы, прелестный цвет лица, красивый рот и прекрасная фигура - не красавица, но весьма интересная особа.
Ефросинья Прокофьевна или Проня была ширококостная женщина лет около 30-ти. Она казалась мне некрасивой из-за плохого землистого цвета лица, но глаза у нее были хорошие - серые с поволокой и добрые. Женя командовала Проней как хотела, так как та ее обожала. Вообще, Женя себя чувствовала особой грант в скромном коллективе санатория и даже на милейшего заведующего школой К.И.Крупенина посматривала свысока. Однажды, когда Маруся приехала на праздники в Полевшину, молодежь собралась идти в Бабкино на день рождения какой-то тамошней воспитательницы. Утром Маруся подслушала случайно разговор между Женей и Проней. Женя властным тоном спросила старшую подругу, почему она не собирается идти в гости. Проня ответила, что она не пойдет, потому что ей нужно сменить Анну Федоровну (т.е. маму), которая вот уже третьи сутки работает по 16 часов. На это Женя возмущенно заявила:”Почему ты должна сменять А.Ф.мы не виноваты в том, что Наташа вечно болеет и А.Ф. работает за нее. Была бы здоровая третья воспитательница, А.Ф. не пришлось бы дежурить, а поскольку она хочет сохранить место Наташе, то это ее дело, а не наше.”Несмотря на свое преклонение перед младшей подругой, Е.П. категорически отказалась идти в гости и пошла сменить маму. Маруся тоже отказалась идти в Бабкино и, холодно простившись с Женей, уехала в Москву. Поговорив с Лидой, они тотчас же выписали Женю из плющихинской комнаты. ”Женя, кажется, единственный человек, которого я не простила и на всю жизнь с ней порвала,”-говорила Маруся. Что же касается Жени, то она ловко окрутила сына заведующего Анатолия и, выйдя за него замуж, оставила Полевшину. Бедный Константин Иванович, возлагавший большие надежды на то, что старший его сын будет учиться в ВУЗе, невольно ухудшил свое прежде благожелательное отношение к маме за ее протеже.